Шестую банку ревеня Пестряков разрешил себе и Тимоше взять на третье блюдо. Седьмая банка — порция лейтенанта.
Пестряков достал пустую банку и с аптекарской точностью разделил компот. Он отхлебывал из своей банки понемногу, не жадничая, то и дело вытирая усы, с какой-то мужицкой обстоятельностью в еде. А Тимоша ел свою долю, шумно смакуя, и дно его банки показалось быстро.
— У меня рот проворный! Тем более с голодухи. Бак давно пустой…
После трапезы Тимоша сразу повеселел. На чердак он не торопился, и не потому, что грохотал новый артналет, но прежде всего потому, что изнемог от долгого молчания. А здесь, в полутемной кладовой, можно было вволю поточить лясы и даже спеть. Тимоша уселся на каком-то деревянном ларе, стоявшем в кладовой, и запел хриплым полушепотом свой любимый «Белый халатик»:
Беленький нежный халатик
Лучше, чем синий платок.
Ты говорила, что не забудешь
Дать мне для сна порошок.
Порой ночной
Ты говорила со мной:
«Что вы глядите?
Руку не жмите!
Вы же, товарищ, больной!»
Ну а весной, когда раненый выписывался из госпиталя, разлука была такой грустной, что девичьи слезы обильно капали на белый халатик.
Порой ночной
Ты расставалась со мной,
Руку мне жала,
Нежно шептала:
«Помню, товарищ больной!»
— Чувствительный романс! — признался Пестряков. — Даже сердце захандрило.
Он повздыхал, а затем неожиданно для Тимоши и, кажется, для самого себя выдавил сиплым, прерывающимся голосом:
Ах ты, пташка-канарейка,
Ты утешница моя!..
Наша смоленская песня, — смутился Пестряков. Он сердито разгладил усы, словно они были всему виной и если бы не лезли в рот, то песня прозвучала бы совсем иначе. — Вот нет у меня точного попадания в мелодию. Опять за молоком съездил, черт тугоухий…
Больше он не сказал ни слова, а Тимоша был неутомимо словоохотлив.
Он поведал о своих знакомствах с девицами из госпиталя, но Пестряков слушал без всякого интереса и, сидя на полу, мрачно молчал.
Тимоша повел речь о званиях, о наградах.
Может быть, таким образом удастся втянуть в разговор Пестрякова?
— Вот, например, взять майора, — сказал Тимоша очень озабоченно. — Ведь майор званием постарше лейтенанта?
— Само собой.
— А я вот умирать буду и не пойму, почему тогда генерал-майор младше генерал-лейтенанта.
— Загадка природы! — пожал плечами Пестряков.
— А чего об этом много думать! — развеселился Тимоша. — Мы ведь все равно до генералов не дослужимся.
— Я до войны живого генерала и не видел, — признался Пестряков. — Что им было делать в нашем Непряхино?
