В комнате света не было никакого, но кое-что все-таки можно было различить. Мутный свет, излучаемый муниципальным канделябром, проникал через окно без малейшего намека на какие-либо занавески. Я увидел человеческое тело, распростертое на жалкой железной кровати и скрытое наполовину свесившимся до полу одеялом. И уловил тяжкое, прерывистое, стесненное дыхание. Переступив порог, я направился к спящему. Внезапно новый резкий запах ворвался в нездоровую атмосферу окружающей затхлости, я почувствовал за спиной чье-то присутствие и… слишком поздно! Какой-то тяжелый предмет вошел в далеко не дружеское соприкосновение с основанием главного моего мыслительного инструмента, и я отлетел вперед, счастье еще, что инстинктивно мне частично удалось отвести удар, хотя агрессор явно не жалел сил. Я плюхнулся со всего размаха, однако у меня хватило присутствия духа, чтобы в отчаянном порыве попытаться схватить что-то, оказавшееся у меня под рукой, мне думается, ногу, но нога оказалась проворнее моих рук, и я поймал только пустоту. Хлопнула дверь, вызвав в моей черепушке болезненное ответное эхо. И я остался лежать, приникнув ухом к полу – ни дать ни взять краснокожий из вестерна,– скорее оглушенный и ошарашенный, нежели действительно побитый или нокаутированный, вслушиваясь в резкий стук каблуков на лестнице, внимая тому, как он удаляется, как он замирает,– все вслушиваясь и вслушиваясь.
Совершенно ошеломленный, я встал. Прислонился к стене и попытался прийти в себя, глубоко втягивая воздух. В двух шагах от меня что-то, по всей видимости моя шляпа, выделялось более темным пятном на фоне окружающего полумрака. Я глядел на нее невидящими глазами. Человек на железной кровати, с каркаса которой свешивался плоский, как доска, матрас, не шевелился. Я вытащил свою пушку, дабы отразить в случае необходимости непредвиденный удар, подошел и склонился над этим типом. Света хватало, чтобы различить его черты, не спутать его лицо с кофейной чашкой. То был Поль Демесси. Демесси или кто-то другой, чертовски на него похожий. Ибо в последний раз, когда я видел Демесси, он был не так бледен и гораздо более подвижен. Правда, с тех пор… Ну что ж, дело его было дрянь, просто дрянь, до последней степени дрянь, но зато теперь по крайней мере все более или менее прояснялось. И не было никаких причин отказываться от полного прояснения этого дела, тем более что вокруг меня кое-кто начал давать дуба и в ход пошли дубинки.
