Она широко открыла глаза от удивления.
– Я думаю, вы и впрямь чуточку спятили.
– Это точно. Но все-таки ответьте.
– Откуда у меня деньги, чтобы давать взаймы? Я без гроша, ясно?
– И к тому же, я полагаю, не работаете.
Она вся ощетинилась.
– Вот-вот, уж не собираетесь ли и вы тоже читать мне мораль?
– Еще чего.
– Еще чего,– повторила она, передразнивая меня.– А я уж было подумала, что и вы туда же. Сейчас я не работаю, верно, но неделю назад работала. Я с пятнадцати лет работаю. Машинисткой. Работы у меня было немного. А у хозяина – и того меньше. Он не знал, какое применение найти своим рукам.
– И опасаясь, что они у него окостенеют…
– Вот именно. Так что я это дело бросила. А расскажи я об этом на улице Сайда, никто бы мне не поверил: такую репутацию они мне там создали…
– Я вам верю.
– Из вас еще может выйти толк,– усмехнулась она.
Она взглянула на танцевальную площадку: после недолгого перерыва музыканты опять принялись за дело, только еще отчаяннее и громче.
– Я обещала вам танец,– сказала Жанна Мариньи.– Пошли?
Я встал.
– Как вам будет угодно. Вот, возьмите вашу фотографию. Она мне больше не нужна. Думал, что пригодится. Но, видно, ошибся.
Она взяла фотографию и неторопливо положила ее в кармашек своей блузки. Мы пошли танцевать. Когда мы вернулись обратно, она чуть-чуть отошла; стала почти такой же, как была,– жизнерадостной девушкой, слегка вызывающей, а то, пожалуй, и провоцирующей, которую я встретил на мрачной железной лестнице. Мы поговорили о том о сем, выпили еще по пуншу, затем я выразил желание смотать удочки.
– Вы остаетесь?
– Я тоже хочу уйти,– сказала она.
– Если вы собираетесь домой, я могу отвезти вас на машине.
Она согласилась.
За все время пути Жанна не проронила ни единого слова. Если бы не ее духи, я мог бы подумать, что еду один, без пассажирки. Она тихонько сидела в своем углу. Между нами свободно можно было бы поместить какого-нибудь кетчиста.
Сумрачная масса дома на улице Сайда вздымалась на фоне ночной тьмы. Все вокруг было погружено в сонное безмолвие.
– Вот вы и приехали. Прошу прощения…
Протянув руку, я открыл дверцу.
– Всего хорошего, мадемуазель.
– Можете называть меня Жанной,– сказала она.
– Доброй ночи, Жанна.
Я протянул ей руку. Она вложила в нее свою.
– Доброй ночи. Я…
В ночной покой ворвалась трагическая нота: до нас донесся приглушенный крик.
– Что такое? – спросил я.
– Ничего,– вздохнула она.– Кому-то приснился скверный сон. Даже по ночам кое-кто мается.
