Я стаивал обыкновенно у него в алтаре и любовался, как он, усердствуя, воздевал высоко свои руки к небу, из под налезавшей на его шею жесткой ризы, как набожно устремлял свои взоры в высь, запрокидывая назад свою волнистую шевелюру.
Он считался священником "образованным" и мама любила присутствовать на его уроках.
В эту же зиму мама надумала пригласить учителя танцев, главным образом для сестры, но, попутно, и я должен был усваивать все "позиции" и даже пытаться танцовать "качучу".
Наш танцмейстер, по фамилии Дибольт, немолодой, длинный, худой господин, приходил на урок танцев со скрипкой, которую держал в суконном чехле и носил под мышкой. Раздевал сперва методически свою скрипку, потом уже раздавался сам, приглаживал свои жиденькие, с сединой, височки и входил в зало в полном параде, со скрипкою в одной руке, со смычком в другой.
Он являлся на уроки всегда во фраке, с очень короткими позади фалдами, которые не повисали, а как-то смешно топорщились и поднимались почти торчком, когда он приседал, показывая сестре, как надо делать "глубокий реверанс", или показывал мне, как, "шаркнув ножкой", должно отвесить "глубокий поклон" старшим.
Объяснялся он на ломанном русском языке и называл себя "славянином". Играл он на своей скрипке, подтанцовывал с нами и подпевал свои команды одновременно. "Глиссэ вперед, глиссэ назад, право, лево" и "раз и два и три, четыре" - все это сопровождалось тончайшим пиликанием на двух струнах скрипки.
Из модных танцев учил он нас головокружительному "в два па", вальсу, который только один и дался мне вполне, а еще польке и польке-мазурке.
Сестра очень быстро усваивала указания нашего танцмейстера, я же не отличался грацией и был мешковат в движениях.
Мама, присутствовавшая на этих уроках, не раз говаривала: "ах, ты, мой медвежонок, опять не в такт пошел"! А взрослые кузины, которые также нередко забегали "на танцы" и сами принимали в них участие, всегда делали поправку: "зато он будет умный"!
Каким психологическим процессом они доходили до сочетания наличия "ума" с отсутствием музыкального слуха и чутья ритма, осталось их тайной.
Я же, отчасти, страдал от сознания своих несовершенств по части грации.
Я был очень самолюбив. Мне ужасно хотелось быть на высоте предъявляемых ко мне требований.
Особенно заботило меня то, что Тося (Платон Кузнецов), мой однолеток, очень хорошо уже танцевал.
Как-то, ко дню именин бабушки, Аполлон Дмитриевич, со своей семьей, всего на один только этот день, приехал из Херсона ,,поздравить маменьку".
