— Только если мне мешают работать, господин инженер…
— Итак, товарищи, я подвожу итоги. Еще несколько замечаний по сути проблемы. Я уже не помню, на чем я остановился, товарищи. Не перебивайте меня, господа, каждую секунду!
— Вы говорили про гвозди…
— Да! Когда Гурвиц вернется с поля, вы встанете перед ним и заявите со всей ответственностью: «Цемах Гурвиц! С сегодняшнего дня я работаю на час меньше!»
— О Господи!
— Не бойтесь, товарищи! Цемах Гурвиц в вас нуждается, он не даст вам уйти просто так! Он предложит вам полчаса, вы требуйте три четверти и стойте на этом твердо, не уступайте ему больше, чем десять минут! В случае отказа забастовка! Вам нужно организоваться, товарищи. Надо отложить небольшую сумму в забастовочный фонд, и вы сможете выступить против промышленника, будучи уверенными в себе! Вы меня понимаете?
— Понимаю, понимаю, — кивал старик, прижатый спиной к стене, — так сейчас господин инженер пойдет себе домой, а я тем временем все улажу.
— Нет, товарищи! — заявил Дольникер и уселся на свободную табуретку. — Теперь уже вам можно открыть, что я хочу ввести вас в совет деревни! Это ваш экзамен, товарищи!
Старик пожал плечами и продолжал работать. Порой он бросал испуганный взгляд на Дольникера, но с этого момента они уже не обменялись ни словом. В поздний послеполуденный час в мастерскую тяжелыми шагами вошел сапожник, поздоровался с Дольникером и надел свой фартук.
— Сейчас, — прошептал Дольникер колеблющемуся рабочему, — под мою ответственность!
Измученный старик встал и направился к Гурвицу.
— Слушай, Цемах, — сказал он вяло, делая всякие оправдательные жесты, — господин инженер хочет, чтобы я сегодня работал на час меньше.
— Пожалуйста, сегодня немного работы.
На лбу Дольникера выступили жилы:
— Нет, — прохрипел он, — не сегодня. С сегодняшнего дня!
Сапожник бросил на Дольникера удивленный взгляд.
— Господин инженер, — сказал он и уселся на табуретку, — понятно, что может работать, сколько он захочет. И не надо мне каждую минуту напоминать, что это мастерская!
* * *
В последние дни временно прекратились встречи в шалаше — из-за простуды Дольникера. Он много чихал, и насморк придал его голосу гнусавость, однако спас его от больших неприятностей. Если б не простуда, то Элипаз Германович не нашел бы его в постели ранним утром в среду.
— Что такое? — проснулся политик от прикосновения трактирщика. — Кто мешает мне спать?
— Это я, — послышался голос Элипаза в темноте. — Вставайте, господин инженер, все уже сделано как вы просили, совет вас ждет.
