Геула, грузная и достаточно безобразная супруга Амица Дольникера, стояла у постели больного, с трудом сдерживая гнев. Она вернулась домой довольно поздно после тяжелого дня в Организации женщин, безразличных ко всему, и обнаружила мужа храпящим на полу у заваленного бумагами кресла, несмотря на радио, отчаянно вопящее народные танцы.
— Госпожа Дольникер, — резко заявил профессор, — буду откровенен: даже небольшое волнение вашего мужа может привести к непоправимому.
Дольникер покраснел, на его лбу вздулись жилы.
— Что может случиться? — прохрипел он.
—
— Слышишь, Дольникер… сдохнешь как собака, если не будешь себя беречь.
— Только радикальное изменение образа жизни может спасти господина Дольникера. Если он будет по-прежнему вести жизнь высокопоставленного политика…
— Я не политик, — прошептал больной, — я —
— С точки зрения медицины это одно и то же. Нам придется значительное время быть вдали от политической жизни. Избегать всего, что может стать причиной волнений. Имеются в виду и всевозможные развлечения.
— Ты слышишь? — жена повысила голос. — Теперь тебе выступать нельзя!
— Во всяком случае, первый месяц отпуска, — подтвердил врач, — затем, если появятся признаки выздоровления, мы разрешим вам выступать раз в неделю перед публикой, как можно более вам симпатизирующей.
Тут произошло знаменательное событие. Амиц Дольникер, символ поколения завоевателей и строителей страны, расплакался.
— Смотрите, Дольникер, — успокоил его Зеев голосом, преисполненным понимания, — мы оба поедем на два месяца в Швейцарию. Оттуда будем поддерживать постоянную телефонную связь с Центром партии…
— На мой взгляд, это не решение, — отреагировал профессор, — господин Дольникер должен сжечь за собой все мосты. Ему нужно удалиться как можно дальше от городской жизни.
— Господа! — взывал Дольникер к профессору, заламывая руки. — Но подумайте и о стране!
— Быстрейшее выздоровление Амица Дольникера — это и есть максимальная польза для страны.
Это заявление нашло отклик в сердце ослабевшего государственного деятеля. Дольникер сдержал свои чувства и приподнялся в постели:
— Товарищи! Я готов!
— Браво! — зааплодировал профессор, но Геула тут же заставила его умолкнуть:
— Прекратите, профессор! Дольникер только говорит. Он не может жить без собраний, журналистов, радио…
— Да будет вам известно, госпожа, — закричал Дольникер, — что я уеду инкогнито в такую заброшенную деревню, где не будут даже знать, кто я! Если такая у нас вообще существует.
