Он ощутил это еще явственнее, когда с закатывающимися глазами, выпрыгивающим из груди сердцем и плавящимися в море безумного желтого света мозгами, шатаясь, побрел к розовым кустам.
И окончательно понял с острой как нож определенностью, что все изменилось, когда, осматривая кусты, нашел не труп Джимми, а теплую человекообразную машину, лежавшую ничком, в луже блестящей маслянистой жидкости, струящейся из развороченного лба.
Признания Эбенезера Скруджа
Благотворительность — это ухмылка рабства.
Джон Кэлвин Батчелер
Намечалось еще одно проклятое метафизическое Рождество, понял я по призрачной фигуре, стоявшей в дверях моей спальни.
— Убирайся! — приказал я тени своего бывшего партнера.
— Дудки, Эбенезер, — ответил призрак Марли.
— Ты — лишь продукт моего капризного желудка, — напустился на него я. — Сон, замешенный на прогорклом сыре. Плод воображения, вызванный гнилым инжиром.
— Такой же сон, как и наша последняя встреча.
Призрак неуклюже побрел к моей кровати, волоча за собой нелепую цепь, с нацепленными на нее гроссбухами, кассовыми ящиками, ключами и навесными замками, которые звенели по полу, словно вестники приближающегося Нового года.
Страх разрастался во мне, как морозные узоры на оконном стекле. Я так и не свыкся с этими ходячими трупами.
— Разве я не исправился, Яков? — взмолился я. — Разве не поддерживаю все благие начинания в христианской общине?
Пупырышки, покрывавшие кожу, разрослись до размеров бородавок.
— Ты бы видел индейку, какую получит Крэтч к Новому году. Это же морж с крыльями! Ну почему ты опять здесь?
Марли молча вытянул руки и судорожно задергал ими, словно заводной маэстро, дирижирующий кукольным оркестром.
— Поговори со мной, Яков!
И хотя я запер подвал, резкий сквозняк пахнул мне в лицо леденящим холодом, словно чихнул сам дьявол. Попав в мощную струю воздуха, канделябры взлетели вверх, как былинки. Зеркало над комодом соскочило с гвоздя и, ударившись об пол, рассыпалось миллионом острых стеклянных кинжалов. Кровать закачало так, словно я попал в водоворот, балдахин лопнул и затрепетал на ветру, а сам я внезапно свалился с матраса и полетел через комнату прямо к двери.
— Отныне, — услышал я голос Марли, прежде чем вырубился от удара виском о косяк, — индейки тебя не спасут.
Я очнулся — как это ни странно — в вертикальном положении. Коленки дрожали, ноги не слушались, но я все же стоял на этих дрожащих подпорках. Передо мной простиралось моховое болото, омытое холодным желтым лунным светом, усеянное клочками тумана. В двадцати ярдах от меня туман сгустился в плотную массу, которая поползла по земле, перекатилась через каменную стену и плеснула о громаду особняка, словно прибой, ласкающий скалистый берег.
