Вскоре после своего возвращения Сартр заболел свинкой. Он улегся в постель в круглой комнате; врач смазывал ему шею и лицо черной мазью. Через несколько дней он уже мог принимать друзей. Пришли не все: пугала его болезнь. И тем не менее в комнату набивалась целая толпа, мне с трудом удавалось защитить его от докучливых.
В этот период я вела дневник. Вот отрывки из него, они рассказывают о том, что моя память не в силах восстановить: повседневные мелочи жизни.
30 апреля 1946
Когда я вышла в пять часов, на перекрестке Бюси царило большое оживление; женщины покупали цветную капусту, спаржу, первую клубнику; в маленьких горшочках, обернутых серебряной бумагой, продавали стебельки ландышей. На стенах большими буквами выведены мелом ДА и НЕТ[11]. В прошлом году весна обещала что-то чудесное, то была первая весна освобождения. А эта пришла уже в мирное время. В лавках появилась еда, например финики, ткани, книги; на улицах — автобусы и такси; большие перемены по сравнению с прошлым маем.
1 мая
В прошлом году, помнится, шел снег. Это утро сияет голубизной. Я не выхожу из комнаты. Выпив чашку растворимого кофе, я работаю над эссе «За мораль двусмысленности». Сартр чувствует себя лучше, он уже не замотан эластичным бинтом, и на нем нет матерчатой шапочки, зато есть черные бакенбарды и отросшая борода; к тому же отек еще не спал и на носу — прыщ. Изо дня в день в комнате нагромождается грязная посуда, старые бумаги, книги, просто некуда ступить. Сартр читает мне стихи Кокто, очень красивые. За окном солнечно: там явственно ощущается улица с торговцами ландышами, розничными продавцами чулок и комбинаций из искусственного шелка. Выходя на улицу, я не надеваю ни пальто, ни чулок. Всюду ландыши, и все каштаны на бульваре Пастера усыпаны белыми и красными цветами, они уже даже начинают осыпаться. Обедаю я у своей матери, она читает «Ноль и бесконечность». На обратном пути в метро я вижу афиши Дюллена, где отсутствуют «Мухи», и сердце у меня сжимается.
На щитах первые плакаты референдума: Голосуйте «да», голосуйте «нет». Все «нет» перечеркнуты.
2 мая
День еще более теплый и красивый, чем вчера. Всюду ландыши; никогда не было такой расцвеченной весны. Я еду с Бостом в Божон. Кирпичное здание больницы с огромными красными крестами видно издалека; больница очень высокая, большая и суровая и наводит на мысль о лагере Дран-си. У входа много людей, в основном женщины, они принарядились; похоже, для них это что-то вроде праздника, они смеются в лифте, который медленно поднимается на двенадцатый этаж. Палата на двенадцатом предназначена для легочных больных; молодые женщины по одну сторону, старые — по другую. Кровати стоят в один ряд, лицом к широкому балкону, забранному решеткой (дабы помешать самоубийствам, ибо некоторые больные, в особенности из молодых, охотно выбросились бы в окно). Отсюда видны просторы предместья с лагерем немецких пленных на переднем плане, а за ним — весь Париж. Палата Ольги — большой белый куб и тоже выходит на этот балкон. Она говорит, что вид отсюда необычайно красив по вечерам, когда зажигаются все огни. Сегодня Ольга хорошо выглядит, мило причесана, подкрашена. Ей сделали третье поддувание. Она уже две недели в постели и начинает терять терпение.
