Вернувшись из Туниса, я начала писать эссе, где затрагивала те же вопросы. В «Тан модерн» я дала четыре статьи, которые издатель Нажель объединил в один том, три из них касались вопросов морали. После окончания войны, все поставившей под вопрос, было естественно попытаться вновь изобрести правила и мотивы поведения. Франция была зажата между двумя лагерями, наша судьба решалась без нас; такая пассивность не давала нам возможности принять практику за закон, поэтому я нисколько не удивляюсь своему морализму. Зато плохо понимаю идеализм, которым отмечены эти эссе.
* * *
После возвращения из Америки Сартр много рассказывал мне о М. Теперь их привязанность была взаимной, и они каждый год собирались проводить три или четыре месяца вместе. Пусть так. Разлуки меня не пугали. Но он с такой радостью вспоминал недели, проведенные в Нью-Йорке, что я забеспокоилась. Мне казалось, что его главным образом прельстила романтичность этого приключения, а тут вдруг подумалось, не привязан ли он к М. больше, чем ко мне; в душе у меня уже не оставалось места для упрямого оптимизма: случиться могло все. Какое место отводится привычке в союзе, который длится более пятнадцати лет? Какие уступки предполагает она? Я знала свой ответ: только не отказ от Сартра. Понимала я его лучше, чем прежде, и потому он стал для меня менее ясен. Между нами существовало много различий, они меня не смущали, напротив, но его? Судя по рассказам Сартра, М. в точности разделяла его реакции, его волнение, нетерпение, его желания. Когда они прогуливались, ей хотелось остановиться или пойти дальше именно в ту минуту, что и ему. Возможно, это означало глубинное согласие между ними — на уровне самих истоков жизни, ее возникновения и ритма, — какого со мной у Сартра не было и какое ему было важнее, чем наше взаимопонимание. Я хотела выяснить это. Когда опасный вопрос вертится у вас на языке, нередко случается, что момент избавиться от него выбирается неудачно. Мы выходили от меня, собираясь на обед к Салакру, и я спросила: «Скажите откровенно, кто для вас более дорог: М. или я?» — «Мне очень дорога М., - ответил Сартр, — но нахожусь я с вами». У меня перехватило дыхание. Я понимала, что он хотел сказать: «Я уважаю наш договор, не требуйте от меня большего». Такой ответ ставил под вопрос все будущее. Мне стоило большого труда пожимать руки, улыбаться, есть; я видела, что Сартр с тревогой наблюдает за мной, и собралась с силами, но мне казалось, что я не выдержу до конца этого обеда. Затем Сартр объяснился: мы всегда придавали больше веры поведению, чем фразам, вот почему, вместо того чтобы разглагольствовать, он привел очевидность факта. Я поверила ему.
