Когда они прибывали в какой-нибудь город или селение, Цезарь и Клеопатра стояли на верхней палубе, рядом со статуями Афродиты и Аполлона, дабы люди могли посмотреть на них. Иногда же они являли себя зрителям на нижней палубе; эта палуба была увита зеленью и превращена в сад, и там тоже стояли два изваяния — Афродиты с младенцем Эросом и Исиды, кормящей грудью Гора. А на тот случай, если вдруг кто из зрителей еще не понял, в каком положении пребывает Клеопатра, над рулем было установлено изваяние младенца Гора, восседающего на цветке лотоса, — так, чтобы его видели те, кто будет смотреть вслед барке.
На небольшой церемонии, прошедшей в древних Фивах, Цезарь снял лавровый венок, который обычно носил на всех подобных мероприятиях, и заменил его гирляндой из цветов, как было в обычае у царей из династии Птолемеев. Египтянам это сказало именно то, что и предполагала Клеопатра: что Цезарь выказывает уважение к обычаям их страны и что он с радостью станет консортом их царицы, являющейся подданным во всем великолепии семимесячной беременности.
По утрам владыки частным образом завтракали у себя в каюте, укрывшись от палящего солнца. Разомлев от жары, они вкушали финики, манго, бананы и запивали охлажденным козьим молоком. Они читали друг другу стихи, а когда появлялось настроение — лениво, неспешно занимались любовью. По вечерам они ужинали в обеденном зале вместе с гостями — старшими офицерами Цезаря, греческими и египетскими сановниками из тех городов, мимо которых они проплывали, и талантливыми александрийцами, которых Клеопатра пригласила с собою, дабы они развлекали Цезаря.
Из них Цезарь больше всего любил беседовать с астрономом Сосигеном. Царица удалялась для сна, а Цезарь все сидел с бородатым ученым и глядел в ночное небо. По утрам он просыпался, все еще переполненный впечатлениями от разговоров о местоположении звезд, о расчете продолжительности дней, недель, месяцев и лет. Сосиген трудился над созданием более совершенного календаря, в котором не требовалось бы для урегулирования считать в конце года дополнительные дни, и Цезарь решил выделить средства на эти изыскания.
— Ты только представь себе все выгоды календаря, который соответствует истинной продолжительности года! — сказал Клеопатре Цезарь, приподнявшись на локте.
Он возлежал на прохладных, белоснежных льняных простынях, а Клеопатра кормила его нарезанной дольками папайей. Она думала о дочери Цезаря, Юлии, и о том, что та часто вот так вот кормила Помпея с рук, и о том, каким отвратительным это казалось Клеопатре — тогда, в ранней юности, когда в ней еще не проснулась женская страстность. Теперь она сожалела о том, что была резка в своих суждениях о дочери Цезаря, которая, наверное, была так же влюблена в Помпея, намного превосходившего ее годами, как Клеопатра — в Цезаря.
