— Нет, господа консулы и дорогие коллеги, единорог существует. На ущербе луны он появился на поляне в лесу, на южном берегу лагуны, пройдя по Римской дороге у вехи Адриана[59]. Неужели мы будем отрицать существование единорога на том вишь основании, что это животное чаще всего невидимо, непостижимо, как сон? Идя по такому пути, мы, чего доброго, дойдем до утверждения, что и человеческая душа не существует. Невидимость и нереальность — разные вещи!
— Тише! Тише! — взмолился премьер-министр совсем уж усталым голосом.
Он подал знак председателю-старейшине, и тот позвонила в серебряный колокольчик. Паулос стоял слева от французского эстампа, как раз там, откуда вышел бы на сцену, если бы в городе когда-нибудь, после того как влияние кометы сойдет на нет, была поставлена пьеса о знаке единорога, возвещавшем об этом самом влиянии. Одет он был в сюртук, на груди висел на золотой цепочке медальон Миланской академии с гербом Сфорца, на котором изображена палица как символ того, что семейство это ведет свой род от Геркулеса. Теперь Паулос думал о том, как сыграет его роль актер в пьесе под названием «Тайны года кометы и загадочное появление единорога». Город, конечно, найдет поэта, который написал бы текст этой пьесы, но хватит ли у него воображения, чтобы среди миллионов возможных фраз найти именно те реплики, какие представлял себе сам Паулос? Поэт может вложить в его уста такие слова, что в пьесе будет выведен не Паулос, а кто-то другой. И внезапная любовь Паулоса к девушке покажется неоправданной. Среди фраз, которые будет произносить Паулос, выражая удивление при виде таинственного животного с одним рогом, уместна была бы такая: «И как мог не прийти единорог, если здесь сияет лучезарной красотой эта фея в небесно-голубом платье! Кто, „земную жизнь пройдя до половины“[60], не возмечтает найти такое упоительное прибежище! Счастливый единорог, как сладко тебе спать!»
Что-нибудь в таком духе, чем поэтичней, тем лучше, побольше пафоса вплоть до рыданий, при звуке которых пестрые птицы начнут слетать с деревьев и садиться на голову и на плечи Паулоса, а самые молодые из них будут порхать в воздухе, соединяясь в пары и клянясь друг другу в вечной любви. Понадобится вечернее освещение, чтобы лучше смотрелись движения крылатых влюбленных, и, возможно, одним чревовещателем не обойтись. Пожалуй, Паулосу лучше всего вписать в завещание те реплики, которые в будущей пьесе покажут, каким он был на самом деле. Актер должен сыграть его отчаяние. Паулос сжимал кулаки и с силой прижимал их к подбородку, как бы стараясь сдержать рвущийся из груди крик. Постепенно, всхлипывая, успокаивался и более спокойным тоном высказывал свои самые сокровенные мысли. Да, перед зеркалом отчаяние получалось у него хорошо. Смеркалось, били часы, Паулос считал удары. Когда пробило восемь, Паулос сделал паузу и сказал упавшим голосом, печально и самоотреченно: «Грусть, о приди, тебя я жду, тебя я жажду! Удел мой — одиночество и мрак!»
