— Нааадо жее! — потянул Лёнька. — Какой отважный!
— Щас как дам!
Я повернулась. Рядом с Лёнькой стояла Кеха — они оба с любопытством разглядывали Горюшу. Я всхлипнула.
— Не реви. Вон красная уже вся. — Кеха достала из кармана платок, вытерла мне лицо. — Что случилось-то?
— Родителей в школу вызвали.
— Да ну! — удивился Лёнька. — И за что тебе такая честь? Да ты садись! В ногах правды нет.
Мы все сели, и я рассказала, про классный час, про Цоя, про «двойку» за поведение.
Ленька рассмеялся, обнял меня.
— Эх, Жека, Жека! Маленькая ты еще! Наверное, поэтому такая смелая.
— Да! смелая! А дома, знаешь, как влетит! — захлюпала я. — И кассету жалко. Мне её Кирюха записал. Говорит, альбом новый.
— А ты дневник спрячь, — сказала Кеха. — Вроде как потеряла.
— А вдруг училка домой позвонит?
— Не позвонит! Тут такие дела, брат, что сейчас не до тебя будет.
На «брата» я не обиделась — лишь округлила глаза и спросила:
— Какие дела?
— Директрису нашу снимают, и Пантелейщина на пенсию уходит.
— Да ну! — воскликнула я, не поверив.
— А вот так! — Кеха почему-то вздохнула. — Из-за юбки. Пантелейщина Лариске Калашниковой порезала юбку, ну её мамаша и накатала жалобу куда следует. В общем, снимают директрису. И Пантелейщину. За произвол. — Кеха еще раз вздохнула. — Глупо как-то!
— Правильно! — буркнул Лёнька. — Когда Пантелейщина тебя мордой в раковину тыкала — это вроде как не произвол был, а сейчас юбку порезала — так произвол! Во времена пошли!
— А разве это плохо? — не поняла я. — Ну что фашистка уходит?
— Ты не понимаешь! — Кеха сжала острые кулачки. — Она меня с первого класса чморит. Родители мои — терпи! Вот я и терпела. А тут! Из-за юбки! Из-за какой-то дурацкой юбки! Это несправедливо! Несправедливо!!
Мы замолчали.
А я подумала, это здорово — ну что фашистка уходит. И директриса тоже. И что это хорошо вот так сидеть — всем вместе. Вчетвером.
— Лёнь! — Я потянула его за рукав. — А Юрка когда вернется?
— Он не вернется.
— Почему?
Кеха как-то нехорошо всхлипнула.
— Видишь, Жека, — Лёнька снова обнял меня, — он никогда не вернется, понимаешь?
— Нет, — честно призналась я. — Он в армии остался, да?
— Он там остался, Жека. Наверное, он был среди последних, кого туда отправили.
— Куда это — туда? — не понимала я.
— В Афганистан, — нехорошим, не своим голосом сказала Кеха.
— А где это? А что это? — допытывалась я, но Лёнька и Кеха молчали, а Горюша вдруг сказал:
— Там война.
— Настоящая? — ахнула я.
— А ты откуда знаешь? — удивились Лёнька и Кеха.
