не существует. Все сразу окончательно и необратимо. Умерла, так уж умерла...
Кстати, в молодости был я патологоанатомом. Вот и думаю: а не провести ли нам
вскрытие умершей любви?.. Не хочешь? Права, конечно — сложно оно. Странная ведь штука
любовь: живет в двоих, умирает в одном. Сама бесплотна, эфемерна, зато смерть ее — ух как
материальна. Умерла-то она в ней, а причины — причины во мне. Меня и будем вскрывать, все равно больше некого... Больно, конечно: резать-то по живому, как ни странно. Да выхода
нет. А то ведь и следующая любовь умрет, если, конечно, успеет родиться.
Страшно, Ёлочка? Ладно, объясняю. Каждое вскрытие начинается со стопки спирта
внутрь, потому как внутренности человека не слишком эстетичны и с запашком. Не розы, очень даже не розы... Так я тебе налью? Не будем нарушать традицию, выпьем. Как
говаривал мой комбриг в Афганистане: “За неминуемый успех нашего безнадежного дела!” Да, даже в Афгане бывали новогодние ночи, и водка, и тосты, и салюты. Как же без салюта?
Без салюта мы никак.
...Встречали восемьдесят первый год. Час ночи, во всем лагере - гульба, пьяные песни.
Кому повезло, удалось пригласить и девушек из соседнего медсанбата, так что праздник у
них еще и с любовью.
В нашей компании дам не было, сидели мы перед палаткой на песке, почти как я
сейчас, разве что песка было побольше - полторы тысячи километров песка. Нас было
четверо офицеров, вместо елки нарядили веник, пили неразбавленный спирт, заедали
тушенкой и картошкой “в мундирах”, пели под гитару, трепались о любви и о войне.
Внезапный грохот, пронесшийся над лагерем, вымел всех из палаток и глиняных
хибар. Стреляла артиллерия боевого охранения. Носились заряжающие, суетились у
прицелов наводчики. Глухо ухнули шестнадцатиствольные десантные “Грады”. Вдоль
батарей бегал пьяный комбриг и самозабвенно орал: “Перр-р-вая-а! Оскололочно-фугасны-
ым! По пристрелянным ориентира-ам! За-алпом! Ого-онь!.. Втора-а-я!..” Через пятнадцать минут все стихло так же внезапно, как и началось. В пьяной голове
болталось недоумение: если это бой, почему молчат пулеметы и автоматы? А если салют, почему осколочно-фугасными? И почему стволы смотрят в сторону ближайших кишлаков, с
которыми у нас были вполне спокойные отношения?
И в это время оттуда, где были кишлаки, донесся душераздирающий женский вой, рыдания и снова вой. Это было настолько жутко, что волосы встали дыбом и по спине
