кладя свою руку на лоб ребенка. В этих руках была какая-то успокаивающая сила: девочка засыпала спокойно.
Фелисита молча смотрела на него, стараясь прогнать одолевавшие ее думы. У него были те же неправильные черты лица, тот же выпуклый лоб, аккуратно приглаженные густые волосы, но она напрасно искала мрачного выражения, которое прежде так старило и безобразило его молодое лицо... Этот лоб как будто излучал мягкий свет, и когда Фелисита слышала, как нежно он разговаривал с взволнованным ребенком, она должна была признать, что он ясно осознал всю святость своего призвания. Он не пожимал холодно и жестоко плечами, видя неизбежные страдания других, не одно тело он старался спасти от разрушения, и измученная душа находила у него поддержку. Но, несмотря на эти примиряющие мысли, Фелисита все же говорила себе: «Он чувствует и думает по-человечески, у него есть сострадание к беспомощному положению ближнего. Тем больше оснований для ненависти имеет дитя комедианта, для которого он всегда был пристрастным, несправедливым судьей». При их ежедневных встречах он ни разу больше не говорил тем мягким тоном, который приводил Фелиситу в ужас и против которого она так боролась. Со времени их последнего разговора он был холоден и вежлив, хотя это проявлялось больше в выражении лица, чем в словах: кроме неизбежных вопросов, он почти не разговаривал с ней. Ему нелегко было справиться с советницей. Она ни за что не хотела допустить, чтобы вместо нее и Розы у постели больной находилась Фелисита. Чтобы успокоить Адель, понадобилась вся его решимость. Когда у постели больной сидел двоюродный брат советницы вместе с Фелиситой, в дверь каждую минуту заглядывала кудрявая головка, которую так боялся ребенок. Каждый вечер советница являлась в нарядном капоте и кружевном чепчике, с молитвенником в руках и заявляла, что хочет провести ночь у девочки. Один и тот же разговор происходил каждый раз между ней и профессором — она повторяла избитые фразы о посягательстве на ее материнские права и уходила, тихо плача, чтобы утром встать свежей, как майская роза.
Наступил девятый день болезни Анхен. Она лежала без памяти. Профессор долго сидел у постели, озабоченно наблюдая за больной. Затем он встал и отозвал Фелиситу в соседнюю комнату.
— Вы не спали прошлую ночь и не отдыхали ни минуты, и все-таки я должен попросить о новой жертве, — сказал он. — Сегодня ночью наступит кризис. Я мог бы оставить тут мою двоюродную сестру или Розу, потому что Анхен все равно без памяти, но я нуждаюсь в самопожертвовании и присутствии духа. Можете ли вы не спать и сегодня? Это будет трудное время страха и волнений, хватит ли у вас сил для этого?
