— Уйди, дитя, ты мешаешься, — приказал он строго, видя, что собираются закрыть гроб. Сконфуженная и испуганная Фелисита покинула свой угол и, никем не замеченная, проскользнула в комнату приемного отца.
Она горько заплакала… Отцу она никогда не мешала! Она чувствовала его горячую руку на своей голове и слышала его добрый слабый голос, тихо шептавший в последние дни: «Иди сюда, Фея, дитя мое, я так люблю, когда ты стоишь около меня...»
Но что это за стук? Он так странно звучал там, где люди едва осмеливались говорить шепотом. Фелисита тихонько подняла зеленую занавеску и выглянула в прихожую... О, ужас! Черная крышка закрывала милое лицо отца, и какой-то человек колотил по ней, чтобы удостовериться, крепко ли она прибита и не может ли сбросить ее рука заключенного в узком ящике, где так темно и так страшно лежать одному...
Ребенок громко вскрикнул от ужаса.
Все удивленно посмотрели на окно, но Фелисита видела только большие серые глаза, строго взглянувшие на нее. Она отошла от окна и спряталась за большую темную драпировку, разделявшую комнату на две половины. Девочка села на пол, со страхом глядя на дверь, ожидая, что сейчас войдет Иоганн и с бранью выведет ее.
Она не видела, как люди подняли гроб и как ее приемный отец навсегда покинул свой дом; не видела длинного траурного шествия, провожавшего покойника. На углу порыв ветра высоко поднял белые атласные ленты гроба. Был ли это последний привет усопшего покинутому ребенку, которого нежная любовь матери вытащила из болота отцовской профессии, чтобы нечаянно бросить на пустынный, негостеприимный берег?
Голоса в прихожей замолкли, наступила тишина. Фелисита слышала, как заперли входную дверь, но не знала, что этим все закончилось, и не посмела выйти из своего уголка. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в ее головке. Девочка думала о маленькой старушке, букет которой лежал теперь на каменном полу и был, вероятно, растоптан. Так вот какова «старая дева», одиноко живущая под крышей заднего дома, из-за которой постоянно ссорились Генрих и Фридерика! Кухарка уверяла, что старая дева стала причиной смерти своего отца. Эти рассказы всегда внушали маленькой Фелисите страх, но теперь все прошло. Маленькая старушка с добрым лицом и кроткими глазами, полными слез, не могла быть отцеубийцей. Конечно, Генрих был прав, глубокомысленно утверждая, что тут что-то неладно.
Прежде старая дева тоже жила в доме, но ее никак нельзя было убедить не играть в воскресенье вечером светских песен и веселых мелодий — это рассказывала кухарка, всякий раз возмущаясь. Госпожа Гельвиг тщетно грозила ей небом и адом, пока это не стало для всех невыносимым, и Гельвиг уступил жене, а старой деве пришлось переселиться. Должно быть, Гельвиг очень сердился на старую деву, так как никогда не говорил о ней, а между тем она была сестрой его отца, и сам он очень походил на нее. При мысли об этом сходстве Фелисите страстно захотелось подняться к старой деве, но она со страхом подумала о мрачном Иоганне, да и старая дева жила всегда взаперти.
