— Бред какой-то! — швырнула газетку на пол, выключила свет.
В конце недели Николай Иванович, заместитель, обшарпанный и обтрепанный человечек маленького роста, вечно скверно выбритый, с грязным воротничком и засаленными манжетами — как его неряшливость раздражает! — робко просунул голову в кабинет в конце рабочего дня, напоролся на ее красноречивый взгляд, вопрошающий — "Что у вас? Только быстро!" — зашел, помялся на пороге.
— Вероника Васильевна… Вам не здоровится? Вы как-то последние дни на себя не похожи. Рассеяны, молчаливы — как будто все о чем-то своем думаете. Да вот и на сегодняшней оперативке…
— Бред какой-то! — фыркнула, насупившись. — С чего вы взяли? Я в полном порядке. Если вы только с этим пожаловали, то до свидания, до понедельника, — когда за замом закрылась дверь, еще долго сидела, ритмично постукивая колпачком ручки по столу, потом сняла телефонную трубку, прикрыла глаза, покачала головой: — Господи, что я делаю… — но все-таки набрала номер, тот, из газетки, почему-то он четко отложился в памяти, и все эти дни вертелся перед глазами.
.
В полутемной прихожей пахнет воском — огромная толстая свеча, стоящая на тумбочке под зеркалом, слабо потрескивает, рассеивает тусклый шарообразный свет. И еще чем-то пахнет — церковным — ладаном что ли… Тяжелая пурпурная портьера плавной волной катит наискосок из-под потолка, наполовину открывая дверной проем. На пороге — женщина лет двадцати пяти: черные, как смоль, волосы пышно клубятся, полные губы на красивом лице, в котором есть что-то цыганское, ярко пламенеют, если не сказать — полыхают, в черных глазах — лукавый интерес.
— А-а-а, моя хорошая… Ты за любимым? — с церемониальной плавностью воздела руки, широкие рукава белоснежного балахона, напоминающего длинную, до пят ночную рубаху, соскользнули к локтям. — Ну, проходи, моя ласточка, пойдем строить наш заговор…
"В гадальный салон что ли угодила? — мелькнула в голове шальная мысль. — И дернул же черт позвонить по этому дурацкому телефону… Ну да теперь деваться некуда! " — двинулась за белым саваном под пурпурную портьеру, с минуту стояла на пороге, пока глаза не привыкли к полумраку.
Тесная комнатка, окна занавешены плотными шторами, мягкой ковер на полу, низкий круглый столик по центру, на нем россыпь карт таро, просторная с пологими краями плошка, в которой тускло горит красная свеча — больше ничего, даже присесть некуда.
— А ты садись, хорошая, садись к столу нашему, да, на пол, на ковер, вот так, устраивайся, расскажи мне свою печаль, поведай, — плавно, нараспев тянет гадалка. — Кто твой суженый, по ком сохнешь, сердце изводя печалью?
