Министр со своей внезапной прогулки все не возвращался. «Куда, к черту, он делся?» — раздраженно подумал я. Разгуливает где-то уже больше часа! Пришлось самому тащиться к телефону и отвечать. Естественно, прежде всего назвав свое имя, фамилию и звание.
На другом конце линии говорила женщина. Она была сильно возбуждена и торопилась, слова ее звучали неразборчиво. Как раз в этот момент игра за столом вступила в самую оглушительную фазу. Из того, что она говорила, я ничего не понимал. Призывать же к тишине было бессмысленно: игроки лупили картами об стол, как сущие дьяволы. Я прижал трубку теснее, закрыл рукой другое ухо и, наклонившись над аппаратом, крикнул:
— Говорите громче!
Пронзительный писк сигнала и визгливый металлический голос резанули мой слух: слова доходили, прорываясь через бурю треска и шорохов — отрывочно, путано, пугающе:
— Кристер... письмо... в голову... мертва... полиция...
Игра за столом вступила в фазу отлива.
Я увидел рядом Министра и протянул ему трубку.
Он стоял лицом к окну и глядел в темноту, словно пытаясь в ней что-то разглядеть. Женщина все говорила. Министр задал ей несколько вопросов. Потом медленно положил трубку и повернулся ко мне.
— Звонила Ева Идберг. Беата Юлленстедт мертва. Ева и Кристер нашли ее в доме. С простреленной головой.
6
Останавливая шквал возгласов и взволнованных вопросов, он поднял руки.
— Больше я ничего не знаю. Ева и Кристер пришли сегодня вечером к Беате обсудить с ней какое-то дело, какое именно, мне неизвестно, но оно касалось какого-то письма. Да, еще! Кроме нас, Ева звонила Сигне, и та пообещала сообщить обо всем Барбру. Полиция уже едет сюда. Я тоже пойду и посмотрю, не нужна ли помощь? Вильхельм, ты пойдешь со мной?
Через пять минут мы вышли из дома. Погода стояла ветреная, и я поднял воротник пиджака.
Добравшись до шоссе, мы свернули налево в сторону пристани. С одной стороны над нами нависала стена густого черного леса, с другой лежали открытые поля, на некотором отдалении тоже переходившие в лес. Силуэты сосен вырисовывались на вечернем небе, как великанские многорукие подсвечники.
Мы не разговаривали. Министр торопился и все убыстрял шаг. Но я отнюдь не собирался уподобляться загнанной лошади. Я уже чувствовал, как что-то часто забилось у меня в груди — что-то тщательно укутанное пиджаком и джемпером. К чему спешить? Обидеть старую женщину опозданием мы уже не могли.
Полиция была на месте. Служебные автомобили стояли рядами, съехав в кювет между изгородью и шоссе, а дорожка к дому была залита холодным белым сиянием прожекторов. К нам подошел молодой полицейский. Министр показал ему свою карточку и спросил, можно ли ему пройти. Посветив карманным фонариком, полицейский недоверчиво смерил Министра взглядом: Министр всегда страдал от своей предательски моложавой внешности. Тут же вызвали полицейского постарше, и после недолгого перешептывания, нерешительно отдав честь, они все-таки пропустили нас через калитку. Моя личность ни у кого подозрений не вызвала: должно быть, они посчитали меня сильно потрепанным долгими годами службы секретарем. Полицейский, который выглядел старше, повел нас по садовой дорожке мимо многочисленных фигур в черных блестящих кожаных плащах с рулетками и прочей аппаратурой, занятых своим делом. Дом был маленький и красный с белыми углами, как и все подобные дома в страшных сказках.
