Куршут слабо рявкнул и затих. Цезарь поднялся, вывалил язык и не спеша проследовал к столу.
– Молодец, песик! Защитник ты наш, – сказал Петрович и сунул в пасть мастифа колечко колбасы.
Тварь с распоротым брюхом слабо трепыхалась на песке. Один из стражей наступил огромным башмаком на голову еще живого куршута, нажал, оскалясь; кость треснула, и животное содрогнулось в последний раз.
– Убрать, – приказал Шихерен’баух. – Убрать и доставить новых.
Абалаков с хрустом умял соленый огурец. Затем буркнул:
– Земля пухом... Ну, за процветание!
Они выпили, и Петрович тут же наполнил стаканы.
– Что-то мы слишком торопимся, – промолвил Эрик, отдышавшись.
– Выяснить хочу, кто тут хохо-гро, – откликнулся инженер. Сняв панаму, он промокнул испарину на висках и поднял стакан: – Вздрогнули!
– Опять за процветание?
– А за что же еще? Кто не процветает, тот увядает. Закон жизни!
Похоже, для Шихерен’бауха темп оказался слишком быстрым. Глаза у него разъехались в разные стороны, шишки на черепе потемнели, в горле заклокотало. Внезапно капитан ударил кулаком в грудь, раскрыл пасть и заревел. Вышло неразборчиво, но кое-какие слова были Эрику понятны.
– Что это с ним? – спросил Петрович, распечатывая новую флягу. – Никак поет?
– Перечисляет своих предков и их подвиги, – пояснил Эрик. – Обычай у них такой, особый Ритуал. Кто-то из нас должен ответить. – Он подумал и добавил: – Я знаю своих пращуров начиная с Пола Коркорана, адмирала Флота.
– О твоих предках – в другой раз, нечего о них с пьяным хаптором говорить, – буркнул Абалаков. – Если надо, я отвечу. У меня в роду тоже были известные личности. Вот, к примеру, Кро Лайтвотер, который летал с твоим трижды прадедом Сергеем Вальдесом... Словом, есть чем похвастаться.
Шихерен’баух ревел и хрипел минут десять, а охранники стояли у наблюдательного поста и слушали его с превеликим почтением. За это время Абалаков, Эрик и капитан успели осушить еще по два стакана. После второго Шихерен’баух покончил со своей родословной, смолк и принялся шумно отдуваться.
– Теперь моя очередь, – сказал Петрович. – Я буду повествовать, а ты, дружок, переводи. Начнем, пожалуй, с двенадцатого века, когда мой предок Мэнке-багатур служил у Чингисхана в любимых нукерах. Этот Мэнке мог верблюда свалить ударом кулака, одной стрелой сбивал трех уток, а саблей владел с таким искусством, что...
– Помедленнее, – попросил Эрик, приступая к переводу. Но едва он успел помянуть про Мэнке, Чингисхана, уток и верблюда, как глаза Шихерен’бауха закатились, капитан икнул и растянулся на земле. Дыхание с шумом вырывалось из его ноздрей, и вскоре Эрика, Абалакова и сидевшего рядом мастифа окутали крепкие спиртные ароматы. Цезарь чихнул, замотал головой и отправился в подземный тоннель, где воздух был посвежее.
