— Так-то лучше, маленькая птичка. В эту игру мы можем играть вдвоем, правда? — с хриплым, низким смешком сказал он, не отпуская ее груди. Оливия вновь почувствовала страх.
— Лоуренс, больше не надо… прошу тебя…
— Нет, Оливия.
— Пожалуйста, хватит. Больше ведь ничего не будет, правда?
Она понимала, что будет еще многое, ибо она уже почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее животу, и в ней самой жарким огнем разгоралось желание, потребность отдаться ему до конца. Она знала, что будет что-то еще.
— Не сопротивляйся, Оливия. Я не сделаю тебе больно. Я обещаю, что не сделаю тебе больно. Доверься мне…
— Нет, Лоуренс, нет…
Она задрожала под ним, но властные губы снова заставили ее замолчать, и вскоре руки уже ласкали внутреннюю сторону ее бедер. Она и представить себе не могла, что ощущения, которые рождали эти прикосновения, могут быть такими сильными и сладостными. Дотрагиваясь до самых сокровенных мест, он заставлял ее вздрагивать и стонать от непонятного, но страстного желания, и наконец она почувствовала, как его рука и колено мягко разводят ее бедра, и горячая, твердая плоть вошла в нее. Внутри что-то взорвалось, и они стали одним целым. Оливия вскрикнула, и он замер, а затем снова начал двигаться. Веки ее полуоткрытых глаз затрепетали, и глаза закрылись, а тело содрогнулось от наслаждения. Губы раскрылись, и она застонала. Их тела двигались теперь вместе, медленно, в едином ритме, ее ощущения разгорались как огонь, нарастали как лавина, чудесное, великолепное возбуждение волнами накатывало на нее, поднимая на гребне все выше и выше. А Лоуренс двигался все быстрее, все глубже погружаясь в нее, наполняя ее сладостной покорностью, полностью подчиняя себе. Быстрее, быстрее… Жар в ее теле превратился в ревущий огненный смерч, и тут она почувствовала, как его плоть вздрагивает в ней, и услышала его хриплый стон. Ослабевшая, все еще дрожащая от новых переживаний, она лежала под ним, купаясь в море сладкой истомы и лениво пытаясь припомнить, чего же это она так боялась. Но это ей не удалось.
— Ты больше не будешь плакать, моя маленькая птичка?
— Лоуренс… я не знала…
— Да, конечно, ты не знала.
— Ты про это говорил, что будешь, счастлив показать?
— Да, моя радость. Про это.
— И что, тебе было?..
— Было ли мне хорошо? Я никогда не был так счастлив в своей жизни, моя маленькая птичка. Это правда. А теперь тебе надо отдохнуть.
Завернувшись в остатки своей сорочки, Оливия стояла у северного окна, глядя, как над горизонтом появляются первые лучи света. В руках она держала увядший розовый венок, который только вчера украшал ее волосы, а теперь своим видом напоминал, что время прошло и многое изменилось, в том числе и сама Оливия. То, что произошло этой ночью, было самым волнующим переживанием за все семнадцать лет ее жизни. Лоуренс сдержал свое слово. Он не причинил ей боли (он сказал ей, что у женщин, которые часто ездят верхом, первая брачная ночь часто проходит легче, чем у других), и когда взял ее во второй раз, она уже не испытывала никакого страха, только наслаждение. «Обрезав ей крылышки», Лоуренс накрепко привязал ее к себе, и эта привязь была сильнее, чем самые крепкие путы на ногах сокола.
