— А где вы еще говорите шепотом? В смысле, кроме библиотеки, — уточнил я.
— В театре. Когда дети спят. В церкви.
— Вы ходите в церковь?
— Я — нет, мама ходит. — Она закатила глаза. — А я иногда с ней.
— Вы перешептываетесь с мамой?
— Никогда. — Промис ответила настолько громко, насколько позволял шепот. — Только не с ней.
Мне хотелось задать еще несколько вопросов, но я вдруг понял, что устал от шепота. Довольно трудно все время говорить шепотом, особенно через стол в городской библиотеке. А может, шепот тут ни при чем. Может, мне просто тяжело было общаться с девушкой. Выдержу ли я? Смогу ли говорить с ней шепотом и не раскрыться?
Я откинулся на спинку стула и вернулся к зеленому блокноту, вернулся в свою гавань, в раковину, вернулся к своей отговорке от настоящей жизни.
В детстве я всегда внимательно смотрел кино и никак не мог отделаться от желания стать персонажем какой-нибудь истории. Стать действующим лицом, тем, за кем следит вездесущий рассказчик, тем, на кого обращен льстящий глазок камеры, хотел, чтобы на меня смотрели зрители. Мне всегда хотелось быть на виду, хотелось быть актером, актером в жизни. Я хотел, чтобы моя жизнь обрела форму, хотел, чтобы форму обрел каждый мой шаг, каждое слово. Для начала не соизволите ли заглянуть в мои зеленые блокноты? Там есть все: каталог мыслей и фантазий, сомнений и продуманных сценариев сладкого возмездия. Именно здесь я открываюсь, здесь рождаются мои творения — до своего срока, изливаются вязкой спермой преждевременной эякуляции. Мои мысли незрелые, тексты рыхлые, однако я жив. Эти страницы подобны толстым стеклам, на которые я дышу — вновь и вновь. А мои слова — окно, в котором я вижу все, чем хотел бы обладать, но обладать не могу.
— Давно ты в издательском деле?
Я решил зайти с другого бока. Мы только что поужинали, разговор длился всего пять минут, а я уже вышел из себя, голос срывался.
— Двадцать два года, — вздохнул Боб.
— И твой опыт подсказывает тебе, что ничего не изменилось?
— Что ты! Напротив, изменилось очень многое. Я просто сказал, что это не подлая профессия.
— А я разве говорил, что подлая?
— Ладно, ты так не говорил, но ты ведь это имел в виду. Тебя не печатали, ты злишься и…
— Бла-бла-бла… Разве я говорил, что злюсь?
— Не говорил, — согласился Боб, — а похитил ты меня из чистого альтруизма.
— Я тебя не похищал. И вообще это тут при чем?
— Да при том, что редакторов ты особенно нежно любишь. — Роберт откинулся на спинку стула, и салфетка соскользнула с его колен. — По крайней мере художественных редакторов.
