Но, конечно, не все так плохо.
Есть еще Владимир Леонидович Колосов, районный терапевт. Это старый волк, все видел, все знает. Охотно консультирует Веру. Правда, постоянно пытается по-товарищески приобнять хорошенькую докторшу, что ее сильно напрягает. Но как на врача на него, безусловно, можно положиться. По крайней мере, пока трезвый.
Наверное, когда у Веры будет двадцать лет лечебного стажа, она тоже станет соображать не хуже Колосова. А пока его присутствие сильно бы уменьшило ее страх. Однако Владимир Леонидович сегодня не на работе, отдыхает после ночного дежурства. А как он отдыхает – все знают. Так что случись какая-то гадость – его придется сначала отрезвлять.
«Ну, хватит себя пугать, – остановила Вера мысли, потекшие не в том направлении. – Для того и врачом стала, чтоб трудностей не бояться».
Она уже подходила к главному подъезду.
У входа в приемный покой, что размещался в боковом, тоже желтом, одноэтажном флигеле, стояла незнакомая женщина.
Вера сначала подумала: пациентка. Пришла госпитализироваться. Однако женщина стояла совершенно неподвижно и явно не собиралась подниматься на крыльцо приемного покоя.
У Веры в ее больнице не было дел, которые бы ее не касались. Поэтому она подошла к женщине и спросила, чем может помочь.
– Я сына жду, – ответила та, скрашивая лаконичность ответа благодарной улыбкой. – Осматривают его.
– А что с сыном? – напряглась докторша. Детей в больнице было двое, обе – девочки. Значит, ребенок – вновь поступивший. Пусть и не в ее дежурство, но теперь ей отвечать за него.
– Горло побаливает, – сказала женщина.
У Веры сразу отпустило внутри.
Горло побаливает – это точно несмертельно.
Только теперь она обратила внимание на лицо женщины. Она уже научилась разбираться в лицах.
Это, несомненно, была ссыльная немка.
Их много было. Выслали их из Поволжья еще в начале войны, выдернув из сытой, весьма обеспеченной и размеренной жизни, в холодную чужую степь. Как ни странно, эти самые что ни на есть европейцы и в Средней Азии остались немцами. Нет, они умирали от голода и холода так же, как все остальные бедолаги. Но привычка к упорному, каждодневному и всегда хорошо осмысленному труду сделала их, поначалу нищих и надолго бесправных, заметно отличающимися от местного населения.
Через десять лет ссылки они уже не голодали. Или не так голодали, как окружающие. У них были небольшие, но аккуратные и очень чистые дома. За отсутствием кирх они молились по очереди в домах соседей. Дети все умели говорить по-немецки и хоть ходили в ношеных-переношеных одежках – но чистые, умытые, с аккуратными штопками на штанах и рубашках.
