Лекпом не спеша расстегнул пряжку на шлеме Андрея, но, увидев на шерстяном подшлемнике тёмно-красное пятно в полголовы, бестолково засуетился. Андрей сам осторожно стащил уже прилипший к волосам подшлемник.
— Беги за доктором! — распоряжался курсант. — А ты закури, Андрюша, закури! Когда куришь — легче… Потом и с медицинской точки полезно.
— Уйди, Гаврик…
Засучивая на ходу рукава, торопливыми шагами вошёл врач и следом, тяжело дыша, лекпом.
— Иди, я тебе говорю! — уже сердито закричал Андрей.
Гаврик задержался в приёмной. Вытянув шею, он прислушивался ко всему, что происходило в амбулатории. Вот хлопнула дверца шкафчика. Звякнуло стекло. Защёлкали ножницы. Потом тишина и негромкое «ой» Андрея. Опять тишина. Шаги. Скрип раздираемого бинта.
— Ну вот и готово!
— Можно идти? — голос Андрея.
— Что?.. Что вы, батенька, в уме ли? Мы вас в госпиталь сейчас отправим. Лежать, лежать…
— И надолго? — упавшим голосом спросил Андрей.
— Там видно будет.
Свалилась табуретка. Шаги. Дверь распахнулась.
— Куда пройти?
— Может, помочь, Андрюша?
Гаврик заботливо потянулся поддержать товарища, Андрей хмуро оттолкнул его:
— Брось, я не ребёнок! — И, смущаясь того, что пошатывается, Андрей нетвёрдо зашагал по коридору.
Цветные бабочки вдруг заметались перед его глазами, и пол и дверь стали уходить куда-то вниз. «Так на петле уходит земля», — успел подумать он и во весь рост грохнулся оземь.
Каждое утро над госпиталем с контрабасовым гудом пролетали самолёты. Андрей не мог спокойно слышать этого гуденья: он начинал ненавидеть и койку, и простыню, и белую безжизненную тумбочку, запах лекарств становился омерзительным. Ему непонятна была профессия врача и сестры, которые всю жизнь проводили в этих спокойных палатах. Хотелось сорвать повязку и бежать без оглядки туда, в ангары, к ребятам, где так приятно пахнет отработанным бензином, грушевой эссенцией эмалита, где простор и — ветер, ветер!
Во время перевязок он приставал к врачу с одним и тем же:
— Скоро выпустите на волю?
— Нетерпимость — отрицательная черта для летчика. Вас, батенька, с таким характером попрут из авиации.
Андрей ненавидел врача. Лежать надоело. Книг читать не разрешали. Единственным развлечением был сосед по палате, старый лётчик Волк-Волконский. Его обветренное лицо, узкое и скуластое, было иссечено множеством морщин. Hо это не были морщины старости, они вели своё происхождение от упорства и настойчивости. С замиранием сердца ожидал Андрей его рассказов. Волк-Волконский выражался односложно, нехотя.
