Мало-помалу лицо Перси приняло обычный цвет, хотя на щеках остались пятна румянца, а волосы, обычно уложенные и блестящие от бриллиантина, растрепались и падали на лоб.
— Что все это значит? — вопросил я. — Никогда… никогда раньше в моем блоке заключенного не били!
— Этот маленький педик пытался облапать меня, когда я вытаскивал его из фургона, — ответил Перси. — Он получил по заслугам. А если попробует еще раз, я ему добавлю.
Я смотрел на него, потеряв на мгновение дар речи. Потому что не мог даже представить себе гомосексуалиста, проделывающего то, о чем сейчас говорил Перси. Водворение в камеру на Зеленой миле еще никого не приводило в сексуальное настроение.
Я посмотрел на Делакруа, скорчившегося на койке и все еще прикрывающего лицо руками. Наручники на запястьях, цепь, соединяющая металлические кольца на лодыжках. Вновь повернулся к Перси.
— Убирайся отсюда. Я поговорю с тобой позже.
— Вы намерены подать рапорт? — нагло спросил он. — Потому что я могу подать свой рапорт.
— Инцидент исчерпан, — ответил я, заметил осуждающий взгляд Зверюги, но предпочел проигнорировать его. — Живо выметайся отсюда. Иди в административный корпус и скажи им, что тебя послали читать письма и помогать в каптерке.
— Конечно. — Самообладание уже вернулось к нему или, скорее, он укрылся за маской наглости, которая так редко сползала с его лица. Перси откинул волосы со лба маленькой мягкой белой ручкой, какими бывают ручки девочек-подростков, а затем повернулся к камере. Увидев его, Делакруа сжался в комок, с языка его слетали несвязные английские и французские слова.
— Я еще не рассчитался с тобой, Пьер, — угрюмо бросил Перси и тут же подпрыгнул от неожиданности: на его плечо легла тяжелая рука Зверюги.
— Уже рассчитался. А теперь уходи. Дуй отсюда.
— Вам меня не испугать, знаете ли, — огрызнулся Перси и бросил на меня быстрый взгляд. — Не боюсь я вас. Ни одного, ни другого.
Но мы видели, что он боится. Страх ясно читался в его глазах, отчего Перси только становился опаснее. Потому что такие, как Перси, и сами не знали, что они сделают через минуту или через час.
Он повернулся и зашагал по коридору к выходу. Нагло и уверенно. Он как бы показывал миру, что произойдет, если какой-то французишка попытается ухватить его за конец. Клянусь Богом, он уходил как победитель.
Я же произнес перед Делакруа установочную речь, упомянул про радио со всеми развлекательными программами, про то, что мы будем относиться к нему как к человеку и того же ждем от него. Уж не знаю, как Делакруа воспринял мой монолог. Он все время плакал, приткнувшись в изножье койки, как можно дальше от меня. При каждом моем движении он сжимался, словно в ожидании удара, и не думаю, чтобы он услышал больше одного слова из шести произнесенных мною. Скорее, и того меньше. Так что речь моя скорее всего пользы не принесла.
