Одновременно со Словом вспыхнул свет. Лучистая радуга, звонкий дождь. И казалось,
что все краски, все формы – всё, что только было, есть и будет, заключено в этом свете. Но лишь как возможность, как зерно жизни, заточённое в безвременье.
Отзвучало Слово. Безвременье ушло. Проявилось движение.
Вступили голоса. Опять-таки не похожие человеческие, но стоящие ближе к
человеческим, чем Голос, произнёсший Слово. Под мерный речитатив – фраза первого голоса, более короткая фраза второго, фраза третьего и снова вступает первый – лучистая радуга раскрылась в воронку дрожащего перламутра. Трудно сказать, откуда возникло это ощущение, но как-то исподволь стало ясно: воронка находится в центре. Быть может, центре всего: пространства и времени, миров и душ. Стоило пониманию этого оформиться окончательно, как ось отдалилась, проваливаясь вниз. Трио голосов с усилием сдвигало пласты непокорного света, заодно придавая им определённость очертаний. Проскользнул намёк на структуру атома, потом, почти сразу, схематичное изображение молекулы. Цепочка связанных атомов удлинилась, стала сложной спиралью, потом нитью… исчезла. Возникли мерцающие стенки, странные структуры, появляющиеся лишь ради того, чтобы тут же сгинуть, цветные облака, овалы и пятна, губчатые трубки, пульсирующие сферы. Взгляд тонул в этом разнообразии, как в затканной дымкой пропасти, до иглистого восторга, до беспамятства, до боли – и показалось самой естественной вещью на свете, что движение сквозь пласты сияния закончилось на поверхности убегающей в бесконечность реки, над которой безмолвным гимном звенели звёздные хоры.
И так же естественно было, что река эта – вовсе не река, а лишь обод исполинского Колеса.
…дальнейшее Рон запомнил крайне смутно. Накал переживаний оказался слишком
высок, так что внутренние предохранители сработали и отфильтровали большую часть непривычных ощущений. Позже он жалел, что не смог запомнить больше, но вместе с тем успокоенно вздыхал: я уцелел, я не растворился в этой феерии. Я выжил.
Радость от прикосновения к великому, разбавленная частичной амнезией. Такая вот смесь.
Финал концерта был похож на его начало. Усталый слитный вздох оркестра, последний фантастический выплеск цвета – и вновь, как в самом начале, бархат полной тьмы. Спите. Отдыхайте. Будет время повторить всё ещё раз, и ещё раз, и ещё. А пока – покой.
Загорелся сумеречный свет. Зрители в молчании потянулись к выходу. И в этом молчании, частично утомлённом, частично благоговейном, крылось больше чувств, чем в любой буре аплодисментов. Рон буквально на вкус мог ощутить настроение
