В ней вполне можно было разместиться четверым.
Вот мы и катались — вчетвером.
Первое время наши девочки садились вдвоём на одну сторону, а мы с Лёшкой на другую. Это было неправильно. Не только потому, что мы были тяжелее девчонок. Правильно — это когда с Лёшкой Наташа, а со мной Тамара. Правильно — это когда моя робкая ладонь осторожно ложится на тонкую девичью талию.
Совсем рядом были её волосы, они чудно пахли какими-то цветами, то ли ромашкой, то ли акацией, лёгкое летнее платье держалось на тонких, узеньких бретельках, ах, как хотелось совершить маленькую шкоду — незаметно сдвинуть бретельку с тамариного плеча и тогда я увидел бы нежное начало девичьей груди… Но я не мог сделать этого.
Ведь это была Тамара — моя тихая любовь.
А была бы Ирка — конечно я обнажил бы её плечо.
Так и катались мы, робкие влюблённые, в странной деревянной люльке.
Лёшка с Наташей на одной стороне, а я с Тамарой на другой.
Удивительный запах листьев грецкого ореха сладко щекотал ноздри.
Темнело быстро — летом всегда так: только что сияло солнце, и вот его уже нет, короткие сумерки и кромешная южная ночь.
А мы всё катались и катались, веселя девочек «приличными» анекдотами и пугая их «страшными» историями.
Увы, всё кончалось быстро.
Наташа была «папенькиной дочкой» и имела строгое предписание — возвращаться домой не позднее десяти часов вечера. По сравнению с Наташей, свобода, которую подарили мне родители, была царской — я мог гулять до одиннадцати.
— Сколько времени? — тревожно спрашивала Наташа.
Лешка чиркал спичкой, а я смотрел на часы, которые не так давно подарил мне отец.
Было без пяти десять.
— Без четверти десять, — врал я.
Хотелось побыть рядом с Тамарой ещё хоть десять минут.
Однако Наташа, видимо, уже знала, что я лгу во имя любви.
— Я иду домой, — говорила она своим низким голосом.
Спрашивается, зачем я врал?
Лёшка выпрыгивал из люльки и, уперевшись ногами, с трудом тормозил увесистую конструкцию. Приехали. Мы помогали девочкам выбраться из нашей уютной обители.
Потом мы неторопливо шли провожать Наташу, благо, её дом был совсем рядом, пять минут ходьбы.
— Наташа, ты? — раздавалось из темноты.
— Я, папочка, я, — отвечала Наташа.
Неясная тень впереди принимала очертания человека и превращалась в наташиного отца. Он подходил к нам совсем близко и с бесцеремонным интересом вглядывался в наши лица. Не знаю, как Лёшке, но мне это не нравилось.
— Какие у тебя сегодня кавалеры? — спрашивал наташин отец.
