Эх, Габор, Габор... | страница 22
«Эх, помаду-то я дома забыл», — подумал Габор.
Они смотрели друг другу в глаза — Габор Лакатош выбритый и Габор Лакатош, обросший щетиной. И была между ними стеклянная, чисто вымытая стена.
— Это ваш брат? — спросила какая-то девушка, разглядывавшая витрину.
— Это мой брат, — ответил Габор. — Он сейчас в самой Праге учится — на инженера. Очень способный.
— Красивый, — сказала девушка. — Он женат?
— Женился в Праге на учительнице, дочери нотариуса, — быстро ответил Габор. — Её в девушках Славкой Маржинковой звали.
— Славкой!.. — вздохнула девушка и пошла своей дорогой.
Габор смотрел ей вслед. Она была маленькая и как будто всё время чего-то боялась. И вспомнился Габору полуразрушенный дом в кошицком гетто для цыган — из этого дома однажды выбежала Эржика Лакатош и бежала до самого рынка. Там она разыскала Габора, который неприметно прохаживался мимо торговых палаток, и сказала ему:
— Габор, я кашляла кровью…
Он пошёл на вокзал, сдал в камеру хранения чемодан и лампу, спросил, когда идёт скорый в Кошице, и вышел прогуляться.
У шлагбаума подождал, когда пройдёт поезд. Поезд прошёл, гулкий и быстрый, в окнах вагона-ресторана промелькнули белые и розовые лица, промчались мимо неспешно обедающие. Колыхнулись синие занавески спальных вагонов.
Серо-жёлтые клубы пыли долго висели в воздухе. Когда же ветер развеял их, Габор увидел то, что в эту минуту можно было бы, несомненно, назвать чудом — если только это не было каким-то особым цыганским колдовством.
За дорогой начинался лесок — осенний, грустный лесок, реденькие деревья, гниющие листья. Лесок был жёлт, как догорающий огонь, очень старый огонь, утомлённый самим собой. На одном дереве висела чёрная шляпа, но она удивительно гармонировала с общей картиной.
Под другим деревом горел обыкновенный костерок, красный, потрескивающий. У костра сидел владелец шляпы, старый цыган, и дул на горячую похлёбку. Казалось, он беззвучно молится.
А ещё грелся у огня тощий конёк; у него были совсем уж цыганские глаза.
На обочине стояла коричневая повозка с парусиновым верхом, выгоревшим на солнце; повозку окутало облако пыли, поднятой поездом, и она смахивала на парусную лодку.
«Подойду-ка к нему, — сказал себе Габор. — Заговорю. Только вряд ли он мне ответит».
Он подошёл, поздоровался на цыганском языке, улыбнулся широко. Предложил сигаретку и сам закурил, как и следует хорошо воспитанным людям.
— Один ездишь? — спросил Габор Лакатош. — Или с оркестром?
