— Одни султаны любят драгоценные камни, другие увлекаются соколиной охотой, третьи со всего царства собирают красавиц в гарем, четвертые — ученых мужей. И Джинн, и я испытали это. Ты сам должен решить, где твое место, а я хочу напомнить: наилучший из султанов тот, кто часто общается с людьми знания, и наихудший из людей знания тот, кто часто общается с султаном. Я верю, ты не ошибешься в решении.
Имам проводил Аффана ласковым взглядом, прощаясь.
— Скорее принесите уксус! — Санаи взял бессильную руку Хайяма — сердце билось неровно и слабо.
Вбежала сестра. В пиалу с горячим козьим молоком Санаи отсчитал десять капель густого настоя и поднес к губам больного. Обтер уксусом виски, потный лоб. Через минуту имам открыл глаза — медленно, издалека возвращался к ним свет и разум. Он пошевелил губами, собираясь что-то сказать, но сестра тут же напомнила:
— Брат, врач не разрешил тебе говорить.
— Если бы только врач! Всю жизнь я придерживал поводья языка, мой рот в кровь истерт железными удилами.
— Твоя сестра права, Абу-л-Фатх.
— Она всегда права, Санаи, но уже поздно. Помнишь, я послал тебе рубаи:
Всевышний мастер, который создавал людей,
Не знаю, зачем создал их с изъянами и недостатками?
Если хороши эти формы, зачем было их разбивать?
А если не хороши они, чья же вина?
Тогда ты мне ответил, помнишь?
— Помню.
— Скажи.
Санаи прочитал красивым звучным голосом:
Что плоть твоя, Хайям? Шатер, где на ночевку,
Как странствующий шах, дух сделал остановку.
Он завтра на заре свой путь возобновит,
И смерти злой фарраш
[25] свернет шатра веревку.
[26]— Вот фарраш и свернул веревку моего шатра. Помню, мой учитель шейх Мансур назвал одного человека трусом, хотя его лицо украшал сабельный шрам. Человек крикнул: «Ты лжешь! Я воин и не раз смотрел в лицо смерти». Шейх Мансур ответил, а я запомнил: «Все мы с первого дня рождения смотрим в лицо смерти. Даже когда спим, мы смотрим ей в лицо».
— Разве ты раньше не болел, Хайям? Разве, болея, не выздоравливал? Скоро ты сам улыбнешься своей печали.
— Не надо слов, добрый Санаи. Раньше я болел, а сейчас умираю — в этом вся разница.
Хайям закрыл глаза. Санаи сделал знак гончару, показывая на занавеску. Молча они сидели на айване, пока муэдзин не призвал правоверных к молитве. Оба опустились на колени лицом к Кыбле,[27] прося аллаха продлить дни жизни Хайяма.
Частые капли дождя застучали по листьям, в арыке вскипали пузыри, серебряные гвоздики капель прибили к дороге мокрые листья. Сад, иссеченный косыми струями, окутался дымкой испарений и нежным запахом увядания. Мурод-Али вспомнил о блюдах и кувшинах, оставленных во дворе, — сейчас, омытые небесной водой, они расцвели, как тюльпаны в долине, но им нужен теплый ветер, а не сырость. Что ж, дети знают дело не хуже отца, и беспокойство излишне. Трех сыновей и дочь принесли ему жены. Сейчас остались сыновья — Муса, Керим, Мурод-Вафо. Хвала аллаху, будет кому обмыть его тело на досках и отнести на кладбище — рядом с Зейнаб.
