— Лимонная мята, — сказал он, раздувая ноздри и вытягивая верхнюю губу, будто лошадь, почуявшая запах дыма, — хотел бы я понюхать тебя всю целиком. Твоя сестра пахла кислым молоком, как сейчас помню, — он медленно улыбнулся, обнажив ровные яблочные зубы, и я вдруг поняла, что не могу на него злиться.
Да чего там — даже руку не могу отнять, будто приклеилась.
Правильно говорила Дейдра: бойся бычьих рогов, конских копыт и улыбки англичанина.
***
Смертная бледность ее претворилась в бескровные листья,
Все же и алость при ней. [46]
Третье июля.
Автобус на Хенли был переполнен, я достала из сумки журнал, купленный на вокзале в Рединге, и стала обмахиваться, слева от меня ворочался лысоватый мужчина в пропотевшей рубашке, справа — девочка в наушниках. В автобусе пахло пролитым пивом и ванильными духами, неотвязными, как ангина, у меня даже в горле запершило. Подай нам помощь в тесноте, ибо защита человеческая суетна, сказал бы отец Дейвант из воскресной школы. А может, и не сказал бы.
У отца Дейванта была привычка вырезать человечков из бархатной бумаги, за час он вырезал четверых и в конце занятий раздавал тем, кто отличился, задавая правильные вопросы. У меня в ящике письменного стола лежит один такой человечек — заработай я еще одного, могла бы показывать сцену из китайского Троецарствия в театре теней.
Мне больше нравился отец Лука из кардиффской церкви, у него была пегая борода и золотые узоры на одеждах — мама толком не знала, кто она, и ходила то к протестантам, то к католикам, то к отцу Луке. В церкви мы оставляли под иконами тонкие, гнущиеся в руке свечки, зажигая их от чужих свечек, воск был сливочно-желтым, но на пальцах оставались черные пятна.
В девяносто восьмом я прочитала у Марселя Дюшана: Нет, я не верю в бога. Бог — изобретение человека, и ужасно разозлилась. Электричество — тоже изобретение человека, ну и что с того? Оно ведь существует само по себе. Удивительно, как умные с виду люди не понимают очевидных вещей. Взять хотя бы Дрессера, моего сбежавшего лодочника.
Интересно, что он сейчас делает — наводит в доме порядок и мучается дурными предчувствиями? Все мои истории, если отбросить самую первую, под названием отель Миллениум, начинались дурными предчувствиями, а заканчивались слишком цивилизованно, в том-то и беда.
Номера телефонов — почерневшие паданцы в моем саду, записная книжка полна беспокойного молчания, беспокойство вертится во мне глиняным волчком, вечное, как уэльская сырость, а взлета нет, нет взлета.
