— Боря, чего-нибудь новое написал? — спросила она у Пеликана.
Он сумрачно и по-доброму посмотрел на нее, встал с кровати, открыл тумбочку и достал две общие тетради.
— Хочешь стихи? — спросил он.
— Конечно, стихи, — сказала Александра. — Сперва стихи. А после, что есть другого. Времени хватит.
— Есть рассказ, — сказал он, нахмуривая брови.
Он тем охотнее расположен был читать Александре, что она была слушательница искренняя и приветливая, а главное, ее мнение многого стоило.
Остальные приятели, как правило, слушали из вежливости, и восторги выражали из вежливости. Литература мало интересовала их.
Вежливо застывшие лица Модеста и особенно Фаины разбудили в Александре приятное, мстительное чувство.
— Хорошо, — сказала она Пеликану с откровенной заинтересованностью и приготовилась слушать. Он прочитал два стихотворения, посвященные первой юношеской любви — Люке, живущей в его родном Ейске. Откровенные стихи, интимные. Поэт и девушка остаются на ночь одни в пустом клубе, он целует ее голую, рассматривает с наслаждением, ее вопрос: тебе не стыдно? обнимает ее, сливаются в одно целое. Рифмы были, метафоры. У Александры загорячели щеки; но успокоило — всего лишь поэзия, о давно прошедшем. Модест и Фаина притихли, неизвестно, поняли что-нибудь. — Мне понравилось.
— Понравилось? — Пеликан вдруг хрипловатым голосом переспросил; краской смущения подпалилось лицо.
— Да, понравилось. Там, где у тебя сказано о какой-то незаконченности, недолговечности любви — мне вспомнился Александр Блок.
Я помню длительные муки:
Ночь догорала за окном;
Ее заломанные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
— Блок? Ты льстишь мне преувеличенно. На самом деле все было не так. Я вовсе не о Люке пишу. Я ей посвящаю стихи… Но…
— Не о ней… Понятно, — мягко произнесла Александра. — У вас на самом деле долговечно.
— Посмотри, какая пирамида писем. Каждую неделю письмо, а то и два в неделю. Почтальонша бедная замучилась. Люка меня не забывает. Но она меня не…
— Что?
— А дьявол меня знает!
— Ты тоже пишешь два раза в неделю?
— Нет. Не люблю писем.
— Зимой поедешь в Ейск?
— Мне там нечего делать. Я хочу слетать на Камчатку. Если отец найдет возможным прислать денег.
— Тогда что же у вас с Люкой долговечно?
— Это ты сказала.
— А ты?
— Я не имею такой пошлой привычки — ходить прежней дорогой. Переживать я могу; страдать. Но не возвращаться на руины. Не грусти, Александра! Всё — впереди.
— Конечно. Просто жаль разбитой новой чашки, новой и чистой. Вас обоих жаль, — сказала Александра, вполне успокоенная. — А сейчас я с удовольствием послушаю твою прозу. Или дай я прочту. Пока вы приготовите чай.
