Тяжело опирался на посох свой Родовит и вел за собою людей, от княжеского дома их вел на капище, к идолам Перуна и Мокоши. Три лета почти ничего не родила земля. Три лета от бескормицы падал скот. Выживали люди охотой, выживали рыбой в реке. Но когда в последнее это лето пересохла и Сныпять, отчаялся Родовит. Не в первый раз вел он своих людей на поклон к верховным богам. Но в первый раз вел и не знал, слышат ли боги их мольбы, их стоны, их заклинания. Или и вправду Перун стал до того уже на ухо туг, что сколько с земли ни кричи, а до неба не докричишься?
А люди сегодня надеялись больше прежнего: они вели богам небывало тучную жертву, они вели на заклание быка. Вели и надеялись: если и не услышит Перун голосов, то сладостный дым различит непременно. И на коленях стояли, и руки к идолам деревянным тянули, — пока кузнец Сила резал быку яремную вену, — с особенной страстью. Знали люди: любит Перун их страх, хочет видеть их трепет.
А Лада тем временем вынула из принесенной бадьи горсть черной грязи. И обмазала грязью сначала лицо, потом шею. Вынула новую горсть и обмазала ею грудь. И живот, и спину, и ноги, пока не стала от грязи вся черной, и тогда по земле покатилась, будто сама землей сделалась. А Родовит, будто был он уже не князь у людей, а повелитель на небе, стал вокруг Лады ходить и посохом землю вокруг нее протыкать — не посохом будто — будто молниями живыми. И люди упали на землю от страха и благоговения, и спрятали лица в траву, и головы накрыли руками.
И Ягодка тоже, как все, полежала немного, а потом поднялась и решила княгиню Лиску проведать. Высокий курган, в котором лежала княгиня, был близко от капища. И пока не видел никто, пока все на земле лежали, девочка побежала к нему. Спряталась за покатым его холмом и щекой к кургану прижалась:
— Мама, мамочка, — зашептала. — Я вот думаю всё: а кто же из нас двоих будет княжить? Ведь змеёныш… ой, я хотела сказать, мой братец, Жар… Мне очень жаль, мамочка, но он же не совсем человек.
И вдруг кто-то хмыкнул у нее за спиной. Испугалась Ягодка, оглянулась, а там уже Жар стоял. И в его желто-зеленых глазах такая непроглядность была, как если в болото смотришь.
— Не совсем человек, — так сказал. — Не совсем, да. Чуточку зверь! — и вокруг его пасти вдруг струйка огня показалась.
Когда злился Жар, когда собой не владел, стал у него теперь огонь вокруг пасти бывать.
Испугалась, вскочила Ягодка, стала от брата пятиться, а он новой струйкой огня на нее дыхнул — узкой, длинной, и прожег ей подол, и колено немного обжег.
