Он же просто закрыл глаза — старый, усталый, прямо как Оливер.
— Может быть, не стоило вытаскивать кол, — заговорил он. — В итоге так было бы лучше для всех. Я тогда просто... угас бы. Это не так болезненно.
— Нет! — Она сделала шаг к нему, потом второй. Он выглядел таким... подавленным, — Нет, Мирнин! Вы нам нужны.
Глаз он не открыл, но на губах мелькнула еле заметная усталая улыбка.
— Уверен, ты говоришь искренне, но на самом деле теперь у вас есть то, что вам нужно, Клер. Кровь Бишопа. Пришло время отпустить меня с миром. Мне уже не станет лучше... Слишком поздно.
— Не верю!
На этот раз он распахнул большие темные глаза и с холодной напряженностью вгляделся в ее лицо.
— Вижу, что не веришь. Справедливо или нет — это совсем другой вопрос. Где она?
Он спрашивал об Амелии. Клер оглянулась на Оливера; тот сидел в прежней позе, сгорбившись и явно страдая от боли. Нет, от него помощи ждать не приходится. Она наклонилась совсем близко к Мирнину, хотя сомневалась, что это помешает вампирам услышать ее слова.
— Она... Не знаю. Мы разделились. Последнее, что я видела, — это как она сражается с Бишопом.
Мирнин сел — не тем плавным, хорошо контролируемым движением, которое вампиры, казалось, отрабатывали веками; он вынужден был буквально тащить себя вверх, медленно и мучительно. Смотреть на это было больно. Стремясь помочь, Клер поддержала его за спину. Тело по-прежнему ощущалось холодным, но не мертвым. Разница с трудом поддавалась определению — может, дело было в напрягающихся под кожей живых мышцах.
— Нужно найти ее, — сказал он. — Бишоп не остановится ни перед чем, чтобы схватить ее — если уже этого не сделал. Как только вы сбежали, она наверняка начала отступать. Амелия предпочитает не сражаться в открытую, а вести партизанскую войну. В особенности против своего отца.
— Никуда мы не пойдем, — заявил Оливер, не отнимая рук от лица, — И ты тоже, Мирнин.
— Ты поклялся ей в верности. Ты обязан.
— Покойнице я ничем не обязан, — отрезал Оливер. — И пока не получу доказательств того, что она жива, я не стану жертвовать ни своей жизнью, ни чьей-либо еще, предпринимая бесплодные попытки спасти ее.
Лицо Мирнина исказила презрительная гримаса.
— Ты не изменился.
— И ты тоже, глупец, — пробормотал Оливер, — А теперь заткнись. У меня голова болит.
В черном фартуке ниже колен, Ева за стойкой готовила кофе. Клер устало опустилась на табуретку у стойки.
— Здорово! — сказала она, — Прямо как в старые добрые времена.
