Мочениго был не менее разочарован, узнав, что мнемоническая система Тимона требует усердного труда и серьезной сосредоточенности. Он-то ожидал чуда. Он полагал, что безграничные возможности памяти Тимона даются без труда, колдовством.
Сколько ни объяснял ему Тимон, что это просто наука — кропотливая, выматывающая игра, в которой мелкие факты сцепляются друг с другом, образуя цепь, способную выдержать огромную тяжесть фактов, — Мочениго ему не поверил. Его уныние с каждым уроком обращалось в гнев. Где же чудеса?
Пресытившись скучной школярской наукой, он не моргнув глазом выдал Тимона инквизиции.
Суд над Тимоном возглавлял знаменитый инквизитор Роберто Беллармин. Он отличался серьезным подходом к делу, а помощником ему служил кардинал Энрико Венителли. Тимона быстро признали одержимым дьяволом и передали светским властям. Его должны были сжечь в Риме, на площади Кампо дель Фьори. Он ждал казни в своей камере, слушая привычный шум толпы и голоса уличных торговцев, восхвалявших свежесть соленых мидий и белизну репы, и пробивавшийся сквозь уличный шум грубый стук, с каким сбивали грубо обтесанные бревна для его костра.
Каждое мгновение бодрствования он проводил в молитве или убивая тысячи пауков, деливших с ним камеру. Некоторые пауки кусались, и на месте жгучего укуса оставался зудящий волдырь. Тимон страдал от сотен таких укусов. Поначалу они не беспокоили его, но, по мере того как их становилось все больше, постоянная боль и зуд стали сводить его с ума. Щекочущее прикосновение паучьих лап — реальное или мнимое — вырывало его из кратких мгновений зыбкой дремоты. Здравый рассудок возвращался ненадолго, как добрый гость из иного мира.
В последнее утро жизни — необычно теплое февральское утро — его молитву прервали приближающиеся шаги.
«Так рано? — удивился он. — Едва рассвело. В такой час на площади не соберется большая толпа».
Это было странно, ведь главной целью сожжения на костре, если не считать его просто популярным зрелищем, было предостеречь возможных грешников. Костер спозаранок оказался бы бесполезен в обоих смыслах.
Он открыл глаза.
Келья была тесна для него: лечь в ней можно было лишь свернувшись калачиком, а стоять — только сгорбившись по-стариковски. Стены позеленели от мха. Запах из угла, служившего ему отхожим местом и никогда не чистившегося, сбивал с ног. Единственное спасение — расположенное под потолком маленькое окошко. Оно выходило на восток, так что он мог наблюдать за ходом времени. Порой он часами следил, как квадратик солнечного света гонит тени вверх по стене или как в долгие отданные во власть пауков ночные часы тот же путь проделывает призрачный лунный луч.
