Теперь я подхожу к одному из самых примечательных мест моего рассказа. Сразу после обеда мы приблизились к Надь-Михали. Эскадрон передвигался по дороге, и его было видно издалека, и если бы противник находился где-нибудь поблизости, то нас бы, конечно, заметили и обстреляли. Но ничего подобного не произошло. Лишь из Надь-Михали навстречу нам бежали люди, и, по правде сказать, их было довольно много. Надь-Михали — небольшой город, расположенный наполовину на равнине, наполовину у входа в долину реки Лаборчи, где горы начинают смыкаться. Посредине долины возвышается небольшой, но очень острый, покрытый лесом холм, или гора — опять же один из тех потухших вулканов, коих там предостаточно, и на нем высится небольшая церковь, или капелла. Благодаря ей, вход в долину имеет весьма запоминающийся вид.
От подножия горы, где расположена церковь, наискось пересекая дорогу, тянется тополиная аллея, и на скрещении аллеи и дороги, близко к местечку и почти в самом местечке толпились и суетились люди, — кто бежал нам навстречу, кто уже стоял и издали глазел на нас.
Кроме того, мы увидели, как там остановилась открытая, ло всей видимости, охотничья коляска.
Когда мы приближались к группе людей, некоторые из них махали нам носовыми платками, а когда мы к ним подъехали, то остановились и спросили, есть ли в местечке неприятель. "Нет, — ответили они, — неприятеля нигде нет". Между тем от коляски, рядом с которой она стояла, отошла девушка, или молодая дама, в шубе деревенского покроя, приблизилась почти вплотную к моей лошади и спросила: "Вы барон Багге?". Однако у меня не было времени подробней ее рассмотреть, поскольку, когда я наклонился к ней и вежливо подтвердил, что да, я и есть барон Багге, ее лицо вдруг оказалось совсем близко, и я на какое-то мгновение заглянул в ее чудные глаза, после чего ее руки сомкнулись уже у меня на шее, а поцелуй запечатал мой рот.
Я выпрямился, крайне смущенный, и она отступила на шаг. Теперь я увидел, что она высокого роста, непривычно стройная, и стояла она с невероятным достоинством, словно бы парила в воздухе. Ее глаза были лучистой фантастической голубизны, словно все небеса отражались в них; они все еще смотрели на меня, не мигая, словно глаза богини, о которой говорят, что ее ресницы не опускаются.
— Кто вы? — выдавил я, наконец.
— Меня, — ответила она, не улыбаясь и не покраснев, и не проявив никакого признака смущения, — зовут Шарлотта, Шарлотта Сцент-Кирали. Разве вы обо мне ничего не знаете? Мне про вас много рассказывали. — И она добавила: — Я видела также ваши фотографии. Поэтому вас сразу узнала. О, я вас хорошо знаю!
