— Ах, — ответил я удивленно, — да ведь я сам должен был бы попросить извинения. Но прежде всего я тебя поздравляю с твоим исключительным успехом!
— За это, — сказал он, — только тебя я и должен благодарить.
А затем, после того как Землер меня еще мгновение более или менее без выражения рассматривал, он отвернулся и встал во главе эскадрона, — и эскадрон с большим шумом, словно лошади шли не по снегу, а по ворохам сухих листьев, двинулся дальше.
Сразу за деревней мы повернули на северо-восток и теперь снова продвигались вперед с особой осторожностью. Слева от нас потянулись склоны с виноградниками, местами дорога шла по самим склонам. Справа, на равнине тянулась железнодорожная насыпь. Это еще был перегон на Надь-Михали. Снежная буря постепенно совсем прекратилась. Уже в местечке мы ее не чувствовали так сильно, а сейчас падали только отдельные хлопья снега. Кроме того, похолодало, и покров облачности несколько приподнялся. Но солнце не появлялось. Вдали опять показались склоны Карпат.
Я предполагал, что после такого удачного боя настроение у отряда станет радостным, однако люди вели себя отнюдь не так. Они пребывали в спокойно-равнодушном молчании. Я передал извинение Землера Гамильтону и Мальтицу. Однако, как мне показалось, это не произвело на них особого впечатления. После этого я завел разговор про удачу, которая сопутствовала нам в стычке, и которую я назвал совершенно невероятной; но странным образом оба вдруг сказали, и даже почти раздраженно и нетерпеливо, что она совсем не была такой уж неожиданной, так как они, по крайней мере, давно предполагали, что все должно кончиться так или подобным образом, как это и произошло на самом деле. Этого, ответил я удивленно, невозможно было предположить. Однако они подтвердили, что не предполагали ничего другого и ожидали именно этого; и когда я их спросил, не кажется ли им странной хотя бы перемена в поведении Землера, они ответили, что находят это вовсе не странным, а само собой разумеющимся. После этого я, покачав головой, прервал этот разговор, так как оба, кажется, не считали его достойным внимания. Кроме того, Мальтиц имел наглость сделать мне совершенно невнятное замечание. Он пробурчал: мне, мол, можно не все говорить. "Что это значит?" — воскликнул я. Однако он не ответил. Я признался самому себе, что так плохо настроенных победителей еще никогда не видел, и прежде всего напускное умничанье Мальтица и то, что он все, как попугай, повторял за Гамильтоном, — всё это привело меня в раздражение.
