Блаженный А. Т. Бейли, едва дыша, лежал на нарах в состоянии священного экстаза, глаза его лихорадочно блестели.
— Е-есть! — стонал Тристрам, с трудом поднимаясь с колен. — Дайте, дайте чего-нибудь поесть!
— Я вас накормлю, — проворчал надзиратель и пообещал прямо противоположное. — Я к вам подсажу одного из тех людоедов, что были недавно арестованы, вот что я сделаю! Вот он и будет вам соседом. Он вынет у вас печень — да, вынет! — поджарит и съест!
— Все равно, — простонал Тристрам, — жареную или сырую, дайте ее мне, дайте, дайте!
— Э-эх, вы… — брезгливо усмехнулся надзиратель. — Пошли, старина! — обратился он снова к Блаженному Амвросию. В голосе его прозвучало беспокойство. — Давай-ка, вставай, будь умницей. Тебя выпускают! Домой, домой, домой! — залаял надзиратель, как собака.
Опираясь на надзирателя, весь дрожа от слабости, Блаженный Амвросий поднялся и встал на ноги.
— Quia peccavi nimis, [4] — проговорил он дрожащим старческим голосом и неуклюже повалился на пол.
— Сдается мне, что дела ваши совсем плохи, совсем, — констатировал надзиратель.
Присев на корточки, он хмуро рассматривал Блаженного, словно кран, из которого перестала течь вода.
— Quoniam adhuc,[5] — прошамкал Блаженный Амвросий, распластанный на плитках пола.
Тристрам, вообразив, что ему представилась возможность убежать, обрушился на тюремщика, как Пизанская башня, — так ему показалось.
— Вот ты как, вот ты как, мистер Мразь! — зарычал надзиратель.
Лежа под ними, Блаженный Амвросий стонал так же, как стонала Блаженная Маргарет Клитроу в Йорке, в 1856 году, раздавливаемая страшным грузом.
— Теперь ты получишь, что заслужил! — бешено хрипел тюремщик, придавив Тристрама коленями и молотя его кулаками.
— Ты сам на это напросился, сам, мистер Вероломство! Ты никогда отсюда живым не выйдешь, уж это точно!
Надзиратель с силой ударил Тристрама по лицу и сломал ему зубные протезы.
— Давно ты на это нарывался, давно!
Тристрам неподвижно лежал на полу, задыхаясь от отчаяния. Надзиратель, тоже тяжело дыша, поволок Блаженного Амвросия Бейли на свободу.
— Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa,[6] — продолжал каяться этот расстрига, бия себя в грудь.
— Господи Иисусе! — воскликнул Шонни. — Мейвис! Посмотри, кто пришел! Ллуэлин, Димфна, идите сюда! Быстрее, быстрее!
В дом входил не кто иной, как отец Шекель, торговец семенами, которого много месяцев назад увели измазанные помадой и лишенные сантиментов «серые». Отец Шекель оказался человеком лет за сорок. У него была совершенно круглая стриженая голова, ярко выраженное пучеглазие и хронический ринит, вызванный опухолью с одной стороны носа. Всегда открытый рот и вытаращенные глаза придавали ему сходство с поэтом Уильямом Блейком, которому привиделись феи. Подняв правую руку, отец Шекель принялся благословлять присутствующих.
