Наконец тормоза взвизгнули в последний раз, и грузовик остановился. Было слышно, как открылись и закрылись дверцы кабины, затем лязгнули замки, зазвенели цепи, и в кузов, словно ветер, ворвался солнечный свет.
— Выходи! — приказал покорябанный оспой капрал— микронезиец с карабином.
— Послушайте, — заговорил Тристрам, вылезая из кузова.
— Я хочу заявить самый решительный протест! Я требую, чтобы мне позволили позвонить Комиссару Фоксу, моему брату! Произошла какая-то ужасная ошибка!
— Заходи по одному! — приказал констебль, и Тристрама вместе с другими втолкнули в какую-то дверь. Над их головами уходили в небо сорок этажей.
— Будете сидеть здесь, — объявил задержанным сержант. — По тридцать пять человек в камере. Для таких, как вы, сволочей, мерзких антиобщественных элементов, места даже более чем достаточно.
— Я протестую! — горячился Тристрам. — И входить сюда не собираюсь! — кричал он, входя в камеру.
— Эй, захлопни коробочку, — попросил один из рабочих.
— С нашим удовольствием! — встрял в разговор сержант.
Один за другим прогремели три засова, а в ржавом замке со скрипом повернулся ключ. Для надежности.
Беатриса-Джоанна набрала всего один чемодан вещей — упаковывать было почти нечего. Эпоха, в которую она жила, не была эпохой вещизма.
Беатриса-Джоанна попрощалась со спальней. На глаза ее навернулись слезы, когда она бросила последний взгляд на упрятанную в стену кроватку Роджера. В гостиной она пересчитала свои наличные деньги: пять бумажек по гинее, тридцать крон и горстка септов, флоринов и таннеров.
«Хватит».
Уже не было времени, чтобы предупредить сестру, но Мейвис часто и говорила, и писала: «Приезжай в любое время. Но не бери с собой этого своего мужа. Ты же знаешь, Шонни его терпеть не может».
Беатриса-Джоанна улыбнулась, вспомнив Шонни, потом всплакнула, а потом взяла себя в руки, щелкнула главным выключателем, и холодильник затих. Теперь это была мертвая квартира.
Вина? Почему она должна чувствовать себя виноватой? Тристрам велел ей убираться, вот она и убирается. Ей хотелось знать, кто же донес ему и как много людей знает об этом? Возможно, она никогда больше не увидит Тристрама.
Маленькая жизнь внутри ее сказала: «Не думай, а действуй. Шевелись! Я теперь самое главное». Беатриса— Джоанна подумала, что в Северной провинции она будет в безопасности. И это будет в безопасности. Беатриса-Джоанна уже не могла думать ни о каком другом обязательстве, кроме своего долга перед этим единственным дюймом протеста, весящим тридцать с небольшим гранов, клетки которого непрерывно делились и умножались — эктодерма, мезодерма, энтодерма — протестуя, протестуя и еще раз протестуя. Крошечная жизнь протестовала против сплотившейся смерти.
