— Какая-то разновидность монаха. Что-то связанное с религией, — ответил Тристрам, поразив незнакомца до глубины души, не хуже самого Пелагия. — Но теперь, — продолжал Тристрам наставительно, — нет никаких священников. Их нет уже сотни лет.
Незнакомец вытянул вперед руки с растопыренными пальцами, словно хотел проверить, не трясутся ли они.
— Вот они, — возбужденно проговорил он, — каждый День творили чудо! — Потом, уже более спокойно, незнакомец добавил: — Немного все же осталось. В одном-двух очагах сопротивления в провинциях. Среди людей, которые не согласны со всем этим либеральным дерьмом. Пелагий был еретиком, — заявил незнакомец. — Человек нуждается в милосердии Божьем.
Он снова обратился к своим рукам, принявшись тщательно рассматривать их, словно врач, отыскивающий маленький прыщик, который бы возвещал о начале болезни.
— Еще этой дряни! — приказал незнакомец бармену, на этот раз используя руки для поисков денег в карманах.
— Да! — снова обратился он к Тристраму. — Есть еще священники, хотя я и не являюсь более таковым. Меня выгнали,
— прошептал незнакомец, — лишили сана. О Боже, Боже, Боже!
Теперь он вел себя, как на сцене. Один или два гомо захихикали, услышав имя Божие.
— Но они никогда не смогут лишить меня этой силы, никогда, никогда!
— Сесиль, старая корова, ты!
— О-о, вот это да, только посмотрите, что на ней надето! Гетеро тоже повернулись посмотреть, хотя и с меньшим энтузиазмом.
В забегаловку, широко улыбаясь, вошли трое полицейских— новобранцев. Один из них исполнил короткий степ-данс, после чего застыл, отдавая честь. Второй делал вид, что расстреливает посетителей из карабина. Приглушенно звучала холодная конкретная музыка. Гомо улыбались, негромко похохатывали, обнимались.
— Меня лишили сана не за такие вот штуки, — снова заговорил незнакомец. — Это была настоящая любовь, настоящая, а не такая богомерзкая пародия, — кивнул он в сторону веселящейся группы полицейских и гражданских. — Она была очень молода, всего семнадцать лет. О Боже, Боже! Но, — сказал он твердо, — они не смогут отнять эту божественную силу! — Экс-священник снова уставился на свои руки, на этот раз с видом Макбета. — Они не смогут отнять богоданную способность превращать хлеб и вино в тело и кровь Господни. Но теперь нет больше вина. И папа — старый-престарый человек
— на острове Святой Елены. А я — жалкий клерк в Министерстве топлива и энергетики, — заключил незнакомец без всякого наигранного уничижения.
