— А я вам, — воскликнул мой майор, — сейчас покажу стихи одного поэта, который на нашем фронте недавно объявился. Вы его еще не знаете. А я списал у товарища, он в дивизионной газете работает. Понравились мне его стихи, с собой ношу, хорошим людям показываю…
— Ну, покажите, пожалуйста, а вдруг это молодой да из ранних!
Он полез в свою полевую сумку, извлек из нее толстую, замасленную, видавшую виды записную книжку и, поискав в ней, протянул мне страничку. Я прочел стихотворение неизвестного автора. Оно называлось «Чайка».
Как полумесяц молодой,
Сверкнула чайка предо мной.
В груди заныло у меня…
Зачем же в самый вихрь огня?
Что гонит?.. Что несет ее?
Не спрячет серебро свое…
Зачем?
Но тут припомнил я…
Зачем?
Но разве жизнь моя…
Зачем?
Но разве я не так
Без страха рвусь в огонь атак?!
И крикнул чайке я:
«Держись!
Коль любишь жизнь
Борись за жизнь!»
— Мне нравится, — сказал я и снова перечел короткие строки, — право, это настоящие стихи. Где вы его взяли, этого молодого человека. Он молодой?
— Молодой, храбрый и стоит своего имени…
— Что же это за имя?
— Зовут его громко, знатно зовут, как старого полководца, воспетого поэтами…
— А например, Кутузов, что ли?
— Почти угадали. Зовут его Георгий Суворов. Младший лейтенант Георгий Суворов уже отличился в боях и сам хорош собой.
— Откуда он, здешний, ленинградский?
— Нет, вовсе нет, он из Сибири, из страшной глуши пришел… Смотрите-ка, один гол они уже забили! Сейчас чуть второй не состоялся. Вы не поедете на Карповку — там на стадионе тоже футбол. День физкультурника просто на славу!..
— Подождите, — сказал я, — что вы еще знаете о Георгии Суворове?
— Я больше ничего не знаю, потому что никогда в жизни его не видел.
— А как же вы говорите, что он в боях отличился и собой хорош?
— Мне товарищ рассказал, у которого я стихи списал эти. Говорят, что у него много стихов.
— Это все очень интересно, — отвечал я. — Я должен обязательно его увидеть…
И я его увидел. Уже вторая военная осень осыпала улицы листьями всех цветов и в комнате, походившей на каюту много видевшего бурь корабля, было темновато, когда ко мне прямо с переднего края пришел Георгий Суворов.
Почти таким я и представлял себе его. Он был из тех ладных молодцов, в которых чувствуется что-то богатырски-молодое, и застенчивое, и дерзкое вместе, которые на вопрос: «Кто пойдет в самое пекло?» — отвечают, делая шаг вперед: «Я пойду!» Было и нечто суровое в этом ясном, открытом лице, может быть, оттого, что брови были слегка нахмурены и рот был очерчен решительно и строго. Глаза с задоринкой смотрели прямо на собеседника, а небольшие мягкие усы сразу заставили меня перевести взгляд на его гимнастерку, где красовался некий знак.
