— Ну, спи, спи, — сказала мать. — А то еще тревога будет, надо до тревоги выспаться.
Тревоги стали теперь постоянным явлением. Юру не всегда удавалось загнать в подвал. То он пропадал где-то на улице, то вылезал на крышу, пробравшись на чердак, то дежурил на санитарном посту. Он уже привык к зениткам, к качанию дома, к глухим ударам бомб.
— Где ты пропадаешь? — спросила его мать. — Ищешь, ищешь тебя — нигде нет. Не смей далеко от дома отходить. Без отца совсем распустился. Вот отец с корабля вернется, он с тобой поговорит. Совсем от рук отбился.
— Я у нас за домом баррикаду строю… — сказал он серьезно.
— Какую баррикаду?
— Уже на Большом строят, мама, баррикады. Я сам видел, и мы строим. Я сговорился с мальчишками…
Через три дня, после сильного налета, его принесли оглушенного взрывом бомбы. Мать, бледная, с растрепанными волосами, дрожащими руками раздевала его. Он лежал тихий, но уже пришедший в себя. Его только толкнуло слегка воздухом и бросило оземь.
— Я строил баррикаду за домом, — сказал он тихо, виноватым голосом. Я жив, мама, ты не бойся.
Мать вытряхивала из его карманов всякую всячину, ища платок.
— Что у тебя за дрянь в кармане всякая, — сказала она, вытаскивая большой, ставший уже серым, кусок гипса.
— Мама! — закричал Юра. — Не трогай! Это львиная лапа. Оставь! Это мне нужно. Это у меня на память.
Мать удивленно смотрела на кусок гипса. Действительно, на нем был ясно заметен большой полукруглый коготь.
— Зачем тебе это? — спросила мать. — Это ты там, в мусоре, отыскал?
— Это на память, — сказал он, хмуря свой маленький лоб.
— Да зачем тебе на память — не понимаю, Юрик, маленький, — нежно сказала мать.
— Я отомщу за него… этим разбойникам! Пусть только мне попадутся. Я им припомню…
— Даша, иди-ка, мать, сюда, разговор один есть, — сказал Семен Иванович.
Даша посмотрела на мужа так, как будто видела первый раз перед собой этого широкоплечего серьезного человека с неторопливыми движениями и суровыми глазами, давно уже не улыбавшегося и не отпускавшего шуток по ее адресу. Она вытерла руки о передник, села на стул и сказала, отводя взгляд куда-то в угол:
— Да знаю я твой разговор, Семен.
— Знаешь? Откуда же ты знаешь?..
— Сердцем чую. Ну, уж говори…
— Притвори дверь, чтоб Оля не слышала…
— Оля ушла за водой, а я тебе сама подскажу; ты только меня поправь, если что не так… Я ведь видела, как ты после смерти Кости мучаешься. Ну что же, Костя погиб, защищая Ленинград, хорошей, чистой смертью умер, а этим фашистским выродкам надо мстить, Семен Иванович, надо мстить ежедневно, ежечасно. Чего они творят, мерзавцы, не перескажешь, язык не поворачивается — такой страх; презираю я их и ненавижу — за Костю, за брата. Мстить им хочешь, на фронт решил. Да? Права я?
