— Да, — покорно ответил Ашпокай. Он уже понял за свою недолгую жизнь: в степи немало странных людей, но этот ашаван-бактриец-разбойник — самый странный.
Потом все было просто: приторочили к упряжи кое-какие припасы, и тронулись в путь. Разбойники их окликали, но они не оглянулись. Рядом с ними послушно бежал пес, пасуш-хурва, лохматый, с черными отметинами на лбу.
И шли они до глубокой темноты, и спали не разводя костра. Наутро Ашпокай заметил, что Салм подпоясался трехцветным поясом, как настоящий ашаван. Они произнесли ни слова, Ашпокаю казалось порой, будто они охотники и идут к звериной тропе.
«Он держится ко м не ближе чем на три шага — думал Ашпокай — и не зовет меня «Ариманово семя», странно это, но так нужно, наверное…».
Прошел день, потом другой, к третьему закату путники вышли к кургану, провалившемуся, размытому, заросшему травами и крыжовником. Темным горбом поднимался он среди дикого поля.
И тогда Салм заговорил:
— Знаешь, что это за место?
— Это… — Ашпокай задумался. — Кажется, это курган Атара-Пая. Какой же он старый!
— Верно. Это курган бога Атара. Это место особое. Оно нам и нужно.
Потом наступило молчание, которое длилось очень долго, но Ашпокай не осмелилися его прервать.
Наконец, разбойник заговорил опять:
— Меня зовут теперь «Салм», но прежде звали просто «магуш» или «ашаван». Прежде я обладал властью отгонять злых духов и исцелять больных. Но Ардви было угодно сделать из меня налетчика, человека степей. Я грабил купцов, и сам водил караваны через пустыню. Воды Ардви донесли меня и до вашего края, где забыто почти имя господа моего Ахура-Мазды. И здесь я вспомнил, увидел… Три ночи я не говорил с тобой, молодой волк, а теперь говорю: боги ваши сошли в курганы, но они оставили людям свои имена. Души их живут среди людей, но и не всякий может обладать такой душой. Михра прежде обладал великим сокровищем, но он отказался от него. Он стер со своих губ тайное имя, — здесь Салм понизил голос, — «Соруш».
Ашпокай не слышал тайное имя брата с самой ночи Посвящения. Теперь показалось ему, что небо вдруг стало пасмурным и подул с Севера холодный ветер. Равнина заходила темными волнами и что-то холодное обступило курган.
Салм развязал свой трехцветный пояс, достал из-за пазухи какие-то плошки, травы, узелки и велел Ашпокаю снять с подвязки флягу с кислым овечьим молоком.
— Много лет не готовил я этот отвар, — сказал Салм. — И впредь никогда больше не буду. Силы мои уже не те, ум потерял прежнюю остроту. Если зелье не выйдет, мы останемся в мире духов, в Серой степи навечно.
