«Ты много ждал — шептал ему невидимый Рамана-Пай. — Ты много терпел. Осталось сделать главное теперь… Откажись от своего имени… Ты не сможешь сделать свое дело, будучи Михрой. Ты им чужой. Стань теперь одним из них, одним из двенадцати».
Черный конь переступает через курган, вот вверху проплывает его грудь, торчащие безобразно ребра и провалившееся брюхо …
«Ты не Михра. Михра умер уже — шептал Рамана-Пай — разве он мог пережить плен, разве мог пережить такой позор?».
Михра нащупал щепу в остове шатра и, не зажмурившись, быстро провел по ней ладонью. Его путы позволяли ему дотянуться рукой до лица, он посмотрел на окровавленную руку, затем прошептал:
— Я сотру с губ своих прежнее имя — «Михра», и отброшу от себя тайное имя, данное мне богами — «Соруш», отныне я не защитник своей земли и зовут меня «никто».
Сказав это страшное заклинание, он размазал кровь по губам. Тут только он ощутил боль, но то была не боль от раны, — душа отлетела от него, оставив тело и дух в болезненном оцепенении.
Михра пропал окончательно, и через несколько дней тот, кто звался прежде Михрой, вышел из шатра, и не было на его руках пут. Всадники Модэ приветствовали его как равного. Ему вывели мохноногого крепкого коня взамен прежнего исполина в рогатой маске. На упряжи болталась голова зверя — не то волка, не то лисицы, рыжая, оскаленная голова перевертыша.
Модэ сам хлопотал вокруг безымянного воина, подарил даже черный войлочный плащ со своего плеча.
Старый воробей Чию сидел перед шатром княжича и за всем наблюдал.
— Снова их двенадцать, — тихо говорил Чию. — Он желает кровь отца, и кровь страны — слишком много для одного человека. Распустил бы ты своих всадников, господин Модэ.
***
Как-то вечером бактриец отвел в сторону Ашпокая и так сказал:
— Брат твой утратил душу.
— Мой брат убит, — отвел Ашпокай тихо. — Ты смеешься над его памятью?
— Посмотри! — Салм поднял руку, на которой был перстень. — Мой коралл потускнел. Если бы Михра умер, коралл треснул бы.
— Ты думаешь, он в плену? — встрепенулся Ашпокай.
— Да. Брату твоему мы ничем теперь не поможем. Но душу его спасти можно. Коралл изменил цвет сегодня утром, у нас два дня в запасе.
— Что делат? Скажи!
— Сейчас мы уедем вдвоем, — говорил Салм. — С собой возьмем только моего пса. Никто не будет знать куда мы держим путь. Я и тебе не скажу.
— И что же? Я поеду не зная куда? Зачем? — удивился Ашпокай.
— Узнаешь потом. С этих пор мы будем молчать. Всю дорогу, ни один из нас не проронит ни слова, иначе дело пропало. Понял?
