Курганник отпустил полог шатра и стал слушать. Но ничего не понимал убийца из слов Чию и все казалось ему очень странно.
— Перед тобой пять опасностей о, великий, — говорил Чию. — Если ты желаешь умереть, ты можешь быть убит. Если же ты хочешь жить, тебя могут взять в плен. Если ты вспыльчив, тебя могут вывести из себя, если ты чересчур заботишься о том, что о тебе говорят, тебя могут опозорить. Если ты любишь людей, тебя легко поставить в затруднение.
— Я не люблю людей, — хмыкнул Модэ.
— Ты слушать будешь или разговаривать, юноша? — спросил Чию раздраженно.
— Я буду слушать, — ответил Модэ со смиренным видом, но в голосе его опять скользнул смешок.
«Господин задумал какую-то новую игру — стиснув зубы от злости подумал Курганник. — Это и смешно, и дико — он сидит перед оборванцем, как послушный юнец. Кажется, оборванец, вот-вот возьмется за розги, и отхлещет его».
— Я рассказал тебе о пяти слабостях, которые навлекут на полководца беду. Избегай их, ищи их в своих врагах.
— Это не имеет смысла! — голос Модэ дрожал от негодования — Ты обещал научить меня силе письма.
— Это нелегко — говорил Чию, тоже раздраженно — имей терпение, ну вот — ты опять сломал палочку для письма!
Курганник замер, прислушиваясь к разговору. Ему не нравилось, что Модэ забросил охоту и гуляния. Ему не нравилось, что царевич так часто бывает один, с этим бродягой. Однажды, Курганник слышал, как этот нестарый-старик говорил Модэ: «Зачем тебе эти двенадцать? Прогони их от себя». «Они нужны — отвечал Модэ — Ты ведь и не знаешь, зачем они». «Знаю, — говорил нестарый-старик-Чию. — Ты замыслил плохое против своего отца». «Молчи! Молчи! — шипел Модэ, и Курганник никогда не слышал такой тревоги в его голосе — Молчи, или я умру!».
С той поры Курганник стал останавливаться у входа в шатер, прежде чем войти. Он не подслушивал, нет, — он только слышал, то, что приходилось слышать. И тревожили теперь его странные думы, да еще ныло что-то внутри, — убийца осторожно прислушивался к новому, неведомому чувству, под ребрами, там, где было его темное, жадное до чужой жизни нутро. Он, кажется, был людоедом этот Курганник, но боялись его не поэтому. Безусым юнцом, он уже звался Курганником. Черной сажей жрецы накололи на спине его татуировку — могильного ястреба, расправившего крылья — накололи, и сказали: это — твоя душа. Они жрецы-старики ошиблись тогда: не было у Курганника никакой души. Говорили, будто и тень он не отбрасывает на земле, а ведь тень — все едино, что душа. Курганника боялись, как боятся малые дети страшной сказки, как боится путник в горах обвала, а пастух в степи — волчьей стаи. Курганник глядел на мир, как глядит пустыми орбитами череп, а ободранный его безгубый рот, скалился окостеневшей улыбкой.
