Этими редкими свободными часами Алмаз дорожил, словно настоящими свиданиями. Он уже давно любил Розу, но только теперь ему стало ясно, что он любит ее больше всего на свете. С ней — даже когда он просто сидел на берегу и думал о Розе — Алмаз чувствовал себя живым. Но в доме учителя или в его присутствии он переставал ощущать себя таковым. Что-то в нем как будто умирало. Нет, разумеется, он не становился ходячим мертвецом, но что-то внутри юноши словно погружалось в беспробудный сон, подобный самой настоящей смерти.
Несколько раз, сидя на сходнях и глядя на грязную воду гавани, что плескалась лишь ступенькой ниже, прислушиваясь к резким крикам чаек или пронзительному нестройному пению портовых рабочих, Алмаз крепко закрывал глаза и видел свою возлюбленную так ясно и так близко, что его рука невольно протягивалась ей навстречу. Если он поднимал руку только мысленно, как делал это, когда в своем воображении наигрывал на арфе или каком-нибудь другом музыкальном инструменте, тогда ему удавалось дотронуться до нее. Точно наяву, Алмаз чувствовал ее пальцы в своей руке, и к его губам снова прижималась прохладная и вместе с тем теплая, гладкая и одновременно чуть шероховатая от налипшего песка кожа ее щек. В мыслях своих Алмаз разговаривал с Розой, и она отвечала ему, и в ушах его звучал голос, звавший его по имени: «О Алмаз! Мой Алмаз!..»
Но, возвращаясь назад по крутым улочкам Южного Порта, Алмаз терял ее. Не раз он давал себе слово не отпускать Розу от себя, думать о ней, вспоминать и днем, и ночью, но ничего не получалось. Девушка ускользала от него, и к тому моменту, когда Алмаз оказывался перед дверями домика мастера Болиголова, он уже твердил про себя списки подлинных имен или гадал, что будет на ужин, ибо почти всегда бывал голоден.
Со временем Алмаз поверил, что у моря встречается с Розой по-настоящему, и стал жить ради этих встреч — ждать их всем своим существом, сам не сознавая того. Он приходил в себя, только когда вновь оказывался на вымощенных крупным булыжником улочках Южного Порта, сбегавших к морскому побережью, где его взгляд мог свободно блуждать по обширной гавани или уноситься к далекому горизонту. Лишь в эти минуты юноша вспоминал то, что стоило помнить.
Так пролетела зима и настала холодная, ранняя весна. Когда же солнце наконец начало пригревать и воздух потеплел, Алмаз получил письмо, доставленное ему одним из отцовских возчиков. Письмо было от матери. Прочитав его, Алмаз отправился к учителю и сказал:
