Порой его утомленный ум отвлекался от зубрежки и принимался блуждать. «Ресница, — читал он, — на Языке Творения называется «сиаса». И тут же чувствовал, как его щек легко, словно бабочка крылом, касаются чьи-то ресницы — темные ресницы. Вздрогнув, Алмаз поднимал взгляд, но так и не успевал понять, что же это было. Зато потом, отвечая урок, он стоял столбом и никак не мог вспомнить нужное слово.
— Память, память!.. — как-то с упреком сказал ему Болиголов. — Без умения запоминать и в самом большом таланте проку немного.
Маг никогда не был резок или жесток со своим учеником, но поблажек ему не давал. Алмаз так и не узнал, что думает о нем учитель, но подозревал, что Болиголов не слишком высокого мнения о его способностях. Порой, когда требовалось наложить укрепляющее заклятие на только что построенный корабль или дом, очистить колодец или поприсутствовать на заседании городского совета, маг брал его с собой. Но даже в этих случаях Болиголов старался говорить как можно меньше, зато очень внимательно прислушивался к тому, что говорилось вокруг. Кроме него в Южном Порту был еще один колдун; он, правда, учился не на Роке, однако владел даром исцеления и поэтому пользовал всех городских больных и умирающих. Болиголов, судя по всему, был только рад этому обстоятельству. Как успел подметить Алмаз, больше всего его учителю нравилось спокойно заниматься своими исследованиями и не колдовать.
«Главное — поддерживать Великое Равновесие, в этом — все, — любил говорить Болиголов и добавлял: Знания, порядок, контроль». Эти последние слова он повторял настолько часто, что они вскоре сами собой сложились в простенькую мелодию, которая звучала в мозгу Алмаза снова и снова: «Знания, поря-док, контро-о-оль!»
Когда Алмаз попытался положить новые слова на сочиненную им самим музыку, ему стало гораздо легче запоминать списки подлинных имен. Но вскоре каждое слово так прочно связалось в его памяти с какой-то определенной мелодией, что, готовя урок, он их не читал, а пел. К этому времени голос его устоялся, превратившись в сильный, звучный тенор, и мастер Болиголов, слыша его, каждый раз морщился. Маг любил тишину, и в его домике на окраине города всегда было очень тихо.
Ученику, когда он не спал, полагалось либо находиться рядом с учителем, либо учить подлинные имена в комнате, где хранились волшебные книги и толстые фолианты со списками слов Истинной Речи. Болиголов был «жаворонком» — он рано ложился и рано вставал, однако время от времени у Алмаза все же выдавалось часа полтора-два свободных. Тогда он отправлялся в порт, садился на причал или волнолом и предавался воспоминаниям о своей Темной Розе. Каждый раз, когда ему удавалось остаться одному или выбраться из дома учителя, он начинал думать о ней — только о ней, и ни о ком другом. Это его даже удивляло. Алмазу казалось, что он должен скучать по дому, вспоминать мать, и действительно — много раз, лежа на жестком топчане в своей тесной ученической комнатке после скромного ужина, состоявшего из холодной гороховой каши (ибо Великий Маг отнюдь не жил в роскоши, как думал Золотой), Алмаз тосковал по дому и по матери. Но никогда, никогда по ночам он не думал о Розе. Он вспоминал Тьюли, вспоминал просторные, залитые солнечным светом комнаты отцовского дома и горячие обеды, а иногда ему в голову забредала какая-нибудь мелодия, и мысленно наигрывая ее на арфе, Алмаз наконец засыпал. Но о Розе он вспоминал только тогда, когда спускался к докам и смотрел на гавань, на причалы и рыбацкие лодки — тогда, когда ему удавалось вырваться на свободу и оказаться как можно дальше от домика мага и от него самого.
