Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
— Ночью хуже всего, — сказала она.
— Я знаю, — сказал Томас.
— Днем, — сказала она, — есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.
— Я знаю.
Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.
— Я ненавижу его, — сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. — Его зовут отец Рубер, — продолжила девушка, — и я хочу увидеть его душу в аду.
Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво:
— Бог распорядится его душой.
— До Бога порой кажется так далеко, — сказала Женевьева, — особенно когда темно.
— Тебе нужно есть, — сказал он, — и нужно спать.
— Не могу спать, — сказала она.
— Надо — значит, будешь, — возразил Томас, снял ее руки со своей шеи и отвел в альков за гобелен. Где и остался.
Наутро Робби перестал разговаривать с Томасом. Правда, их отчуждение не так бросалось в глаза, ибо у всех было по горло дел. Требовалось собрать с города и заложить в замке на хранение запас провизии. Местного кузнеца надо было научить, как изготавливать английские наконечники для стрел, а самим бойцам нарубить тополей и ясеней на заготовки для щитов. Гусям общипали крылья на оперение для стрел, словом, люди Томаса ни минуты не сидели без дела. Только вот настроение у всех было мрачным. Воодушевление, охватившее всех после того, как отряд с такой легкостью захватил замок, сменилось тревогой, и Томас, в первую очередь отвечавший за боевой дух, понимал, что дело плохо.
Сэр Гийом д'Эвек, который был гораздо старше Томаса, разъяснил причину происходящего.
— Дело в девушке, — сказал он. — Она должна умереть.
Разговор происходил в большом холле, и Женевьева, сидевшая у огня, поняла, о чем речь. Робби пришел с сэром Гийомом, но теперь он смотрел на девушку не со страстным вожделением, а с нескрываемой ненавистью.
— Объясни почему, — потребовал Томас.
Он перечитывал копию книги своего отца со странными намеками на Грааль. Ее переписывали в спешке, кое-где неразборчивыми каракулями, многое в ней казалось бессмыслицей, но он верил, что когда-нибудь ему удастся извлечь из нее какой-нибудь толк.
— Она еретичка! — сказал сэр Гийом.
— Она проклятая ведьма, — запальчиво бросил Робби.
Теперь он уже немного говорил по-французски, достаточно, чтобы понять разговор, но предпочел высказать свое возражение по-английски.
— Ее не обвиняли в колдовстве, — сказал Томас.
