Припоминая подробности того давнего побега, обхватив руками коленку и закрыв глаза, сидел Третьяков на голом норвежском валуне.
Сколько времени прикидывались они тогда тихонями, подъяремным быдлом, смирившимся с судьбой? Месяца три, не меньше?
А ведь против них были выносливые, ко всему привычные, прошедшие кадровую муштру русские парни, как «Отче наш» заучившие весь катехизис конвойных обязанностей.
Так неужели же немцы, итальянцы и французы окажутся устойчивее?
Третьяков медленно покачал головой. Вывод напрашивался сам – надо ждать холодов, ранних сумерек, осеннего лютого океанского сквозняка. Они, и только они, снимут двойное оцепление, свяжут часовых, загонят их в укрытые от бури щели горных выработок, в глубокие ковши карьеров, на расстояние протянутой руки от подконвойных.
А лезть под пулемет было безрассудно и ничем не оправданно. Комиссар решительно поднялся с камня и ровным шагом человека, принявшего твердое решение, пошел дальше в гору, искать диабазовый карьер.
Тишайшее зимнее утро вставало над губернаторством фиордов. Океана совершенно не было слышно.
Капитан Туриньи открыл глаза. Постель, на которой он лежал, была незнакомой. Железные обручи сдавили виски.
Капитан сел на кровать. Прошуршала перевернутая страница. В открытую дверь напротив было видно, как Дарлиц-Штубе, лежа в постели, читал толстую книгу.
– Доброе утро, герр доктор Бертольд,– на ломаном немецком языке через коридор мрачно сказал Туриньи и тут только заметил, что между ними, на походной койке, вынесенной в коридорчик, лежит кто-то накрытый голубым одеялом.
– Что у нас, приемный покой сегодня? – вполголоса ворчливо спросил капитан колониальных стрелков.– Или вытрезвитель?
Они взаимно недолюбливали друг друга.
– О нет, капитан,– едко возразил врач.– В вытрезвителе нуждались только вы. А это Рюллов. Морской летчик. Правда, у него вынужденная посадка, но он совершенно трезв.
Летчик вдруг вытянул ноги, резко перекинулся на спину и, до пояса отбросив с себя одеяло, сел на зазвеневшей походной койке – небольшой, плотный, подвижный, в лиловом вязаном белье.
– Хайль Гитлер, господа! – весело выкрикнул он и синхронно с упоминанием имени фюрера вскинул кверху правую руку.– А заодно и доброе утро. Неужели, капитан, вы меня не узнаете? Конечно, выпито было слишком много. Ну? Помните банкет на «Принце Рупрехте»? Помните, как нас свалило этой проклятой «Белой лошадью». Бог, покарай Англию! Это же не вино, а какой-то бризант, мы так тогда и порешили. Припоминаете?
