Все это произошло до того быстро, что страшная простота случившегося на минуту оглушила людей, и они продолжали стоять неподвижно.
Второй немецкий офицер, все еще продолжая играть роль постороннего наблюдателя, меланхолически барабанил пальцами по свастике на широкой пряжке своего лакированного ремня.
Вдруг, резко оборвав барабанную дробь, он, даже не покосясь на труп, достал серебряный портсигар и, не спуская глаз с грузина, подошел к нему вплотную. Продолжая в упор рассматривать Косту, он бросил в рот пахучую голландскую сигарету. Усмехнулся самодовольно. Ничто не могло скрыться от его наблюдательного взгляда. У грузина конвульсивно дернулось адамово яблоко на худой загорелой шее, так торопливо, жадно проглотил он клубком подкатившуюся к горлу слюну. Откормленный, выспавшийся, закуривающий скорее по привычке, а, не из желания курить, фашистский офицер с холодным удовлетворением сказал по-немецки:
– О-о, в папиросе перед расстрелом и вы не можете себе отказать? Фамоус…
Дымок был душист, синеват и сладок – голландцы понимали толк в табачном деле.
Глубоко затянувшись, капитан выдохнул дым прямо в лицо Косты. Твердые губы грузина, не разжимаясь, не дрогнув даже, остались сведенными в одну тонкую, как порез ножом, линию.
– Молодец солдат. Ты имеешь характер,– довольно сказал немец и тряхнул портсигаром, протягивая его Косте.– Ну?
Коста остался неподвижен. Немец, возвращаясь к исполнению службы, покачал головой и отбросил сигарету.
– Дудки! Бледзин! – вслух категорически сказал он, и всем стало очевидно, что именно этот необычный немец и есть начальник лагеря Догне-фиорд. – Никаких расстрелов! Пусть люди работают, то есть делают то, зачем их сюда привезли.
Капитан отвернулся от Косты и не спеша, человека за человеком, еще раз пристально оглядел рослый передний ряд.
Его глаза насмешливо прищурились, стали маленькими, веселыми, совсем не злыми.
– Отставить расстрел! – неожиданно чисто по-русски рявкнул он несомненный начальник лагеря, и махнул рукой Косте.– Ну, ты, обезьяна, марш в строй. Сегодня вас не будут расстреливать – впереди еще хватит времени…– И вдруг, точно клацнув какими-то сразу взведенными пружинами, сам стал навытяжку. Голос его разнесся по всему двору:
– Смирно, с-сукины дети! Н-ну? Я будут учить вас стоять смирно?! Так вот, запомните, бывшие русские солдаты, сегодняшний день и час – семнадцатого августа, десять минут девятого… – чеканя каждое слово, отрубил он и на секунду затянул паузу. – Я даровал вам жизнь… А вы за это будете честно работать и не забывать моего добра. Это сказал я, капитан Хазенфлоу, начальник концлагеря Догнефиорд, и мое слово редко расходится с делом… – Хазенфлоу перевел дух и стремительно отошел в сторону от дороги.
