– Раздеваться мы не станем. Мы военнопленные, а не каторжане, и исполнять подобные требования нам совсем не обязательно.
Иван Корнев только порывисто поднял руку к груди, к знамени, спрятанному над сердцем, и, сразу опустив ее, вздохнул глубоко и жадно – вот она, выдержка танковой гвардии – что значит школа…
Смуглый офицер в капитанском мундире зашелся каким-то горловым ястребиным клекотом. Ладонь его звонко хлестнула по кобуре:
– За непокорность расстрел на месте,– быстро повторил за ним переводчик.– Гауптман есть над вами царь и бог.
– Это еще как сказать, – насмешливо прервал его из третьего ряда Шмелев. – А пугать нас нечего.
– Раздеваться не станем! – торопливо выкрикнул и Иван Корнев и вкось из-за плеча оглянулся на сомкнутые ряды пленных, подумал ласково и со страхом – не за себя, за людей: «А ну, царица полей, не выдай!»
Все четыреста с лишним человек стояли по-прежнему– тесно, глухой широкой стенкой.
– Боже ж ты мой! Да кого же ты, офицер, берешь за горло,– вдруг высоким голосом выкрикнул худой красноармеец в обшарпанной шинели с алыми петлицами. – Да я семь навигаций в вашу дейчланд на теплоходах плавал. От Штеттинского магистрата за спасение утопающих похвальную грамоту имел. Переведи ему. И он мне грозит! Ну, так на – бей! Подавись моими кишками!..
С треском, до самого низа расползается гимнастерка, открывая поросшую черным витым волосом грудь.
– На что вам наши тряпки нужны? Есть закон – и пленный солдат носит своя форма… – прямо в смуглое, чисто выбритое лицо капитана раздельно бросает Джалагания, вздрагивая всем своим сухим, мускулистым телом. – Мы еще лица не потерял. – Он говорит негромко, но слышат его все – так напряжен и страстен его глуховатый грудной басок.
Смуглый, отступив на шаг назад, гаркнул что-то в сторону ближней вышки, и сразу где-то в глубине двора встревоженным комариным зумом заныл электрический звонок, а из крайнего барака за проволочной зоной, на ходу доставая обоймы и поблескивая примкнутыми ножевыми штыками, одинаковым зеленым горохом посыпались солдаты.
Двое, в спешке спотыкаясь через порог, выносили на улицу станковый пулемет, широко растопырив три голенастые лапы его лафета.
Переднему ряду было видно, как глубоко и жадно впились в сыроватую землю острые когти пулеметной треноги. Черный сосредоточенный зрачок дула скользнул по их лицам, качнулся, замер, и каждому показалось, что пулемет уставился как раз в его переносицу.
Солдаты двойным полукольцом оцепляли передние ряды. Четко ударила команда смуглого, итак же четко с сухой рассыпчатой дробью взлетели на руку карабины.
