Но даже вблизи капитан-лейтенант не узнал этого опрятного рыбачьего городка, затерявшегося в синих мохнатых горах, в расщелинах фиордов.
У свайной гаванской стенки, там, где постоянно терлись смоляными боками стада рыболовных ботов, сейчас мрачновато и едко чадили серые миноносцы и маслянисто поблескивали над водой срезанные спины подводных лодок.
Три темных крестика гидросамолетов, точно пометка карандашом генштабиста, были поставлены на белых облаках над самой бухтой.
– В тридцатом году эти рыбаки гордились тем, что они триста лет ни с кем не воевали и что почти все их памятники поставлены штатским людям… – сквозь зубы буркнул Шмелев.– Чем они гордятся теперь?
Было обидно – добрая старая рыбацкая Норге, на что же ты стала похожа?
– А вы уже бывали в здешних краях, Павел Николаевич? – спросил Ванюшка Корнев.
– Да-а, приходилось… – задумчиво протянул Шмелев и, пожалуй, впервые за всю неделю улыбнулся: – Семнадцать лет назад на учебном судне «Комсомолец» гостил. Как время-то идет…– все так же отсутствующе и тепло улыбаясь, вспоминал капитан-лейтенант и уже наверняка впервые за всю последнюю неделю, а то и за две коротко рассмеялся.– Второй раз в одну и ту же реку лезть приходится, а река-то уж другая…
Задумчиво глядя на близкий берег и, несмотря ни на что, видя его только прежним, Шмелев блаженно провел пятерней по распахнутой груди и глубоко, во все легкие, затянулся утренней прохладой, солнцем, йодистым солоноватым дыханием морских просторов.
Даже сейчас, когда штык пьяного конвоира был возле самых лопаток и тошнотно кружилась раненая голова, встреча с морем в такое погожее утро радовала и волновала.
Шмелев стоял, покачиваясь, свежесть воздуха пьянила его ослабевшую голову.
Крутые, мрачно синеющие горы, расшитые пенным узором падающих отвесно ручьев, караваями сползали в фиорд. Туман, насквозь просвеченный солнцем, короной седых пушистых волос обрамлял горные вершины. Полуостров был древен и за свой долгий век насмотрелся всего. Седина вечного снега окаменевших ледников белела сквозь рыжину его туманов. Казалось, этот скандинавский Гулливер, по доверчивости плененный лилипутами, жалкой коричневой мелюзгой, узнал Шмелева и как давнему знакомому улыбался ему. Выше голову, капитан. Мы были, есть и будем…
Фиорд – продолговатый изогнутый коготь океана, вонзившийся в горы, зеленый возле борта, синий вдали – был незыблем.
Величайшее спокойствие было разлито вокруг, несмотря на военную серость судов у стенки и на крестики самолетов, брошенных на мирную синеву небес.
