Сердце капитана | страница 8




— Это еще что?

— Клюев. Великий русский поэт.

— Я думал, великий русский поэт — это Пушкин.

— А я вообще не знал, что ты любишь стихи.

— Многого ты не знал. Я раньше в музее работал.

— А сейчас?

— Что сейчас? Сейчас с тобой пиво пью, с идиотом. Глупый вопрос.

Вылезшее из-за туч солнце, наконец, согрело меня, и я заснул под тихую перебранку макрушников и гул экскаватора.


Когда я меня разбудили, экскаватор уже не гудел. Его вообще не было видно. Зато в глаза бросался недокопанный участок земли, возле которого суетился Шельма с лаборантами. Насильники, макрушники и кидалы разбирали инструменты.

— А где «белорус»?

— Вишь ты, какая история, — сказал бывший музейный работник. — Вдруг, откуда ни возьмись, приезжают менты. Сразу к экскаватору. «Ты сколько на нем работаешь?» — у мужика спрашивают. Тот говорит, мол, три года. А они: «Так он уже два года в угоне!»

— Да ну!

— Вот и он им так сказал. А менты повязали мужика, забрали экскаватор и уехали выяснять отношения.

Он выбрал из кучи кирку и вручил ее мне.

— Правильно говорят — место несчастливое. Эх, твою ядрену мать, вместе с духами озер, рек и упырями-гаишниками! Пошли работать, спать будешь дома.

Спать — это вряд ли. Спать я не могу. Хотя… Сегодня пятница? Значит, есть шанс выспаться без кошмаров.

И мы пошли к раскопу — ковырять лопатами и кирками эту неподатливую сухую массу, которую древние ошибочно назвали «мать-сыра земля».



СТИРМИНАТОР

Каждую пятницу, ближе к ужину, ко мне заходит мой коллега с пачкой пельменей. Пельмени дешевые и их много, а чувака зовут Галилей. И не думайте, что мать его была не в себе, просто прозвище Галилей ему больше идет. Он умный, добрый, большой и жирный, как якодзуна.

И не подумайте, что Галилей как-то связан с моей работой. Он мой коллега по совершенно другой причине.

Мы с ним бухаем.

Вот он варит эти питательные пельмени, от вида которых мне становится как никогда паскудно, я тем временем разливаю, мы чокаемся. Вода кипит, он солит, я разливаю, мы морщимся и закуриваем. Пельмени развариваются, мы терзаем гитару и наливаем, и снова наливаем, и опять наливаем.

Потом тщательно отскребаем поджаристые пельмени от стенок кастрюли.

Галилей настоящий друг. Он может выпить столько, сколько тебе нужно, чтобы проблеваться, отрубиться и нормально выспаться хотя бы раз в неделю.

Но вечер еще впереди. Я складываю грязное белье в сумку, мы берем в ларьке портвейн и едем к нему в общагу на другой конец города. Подальше отсюда. Потому что там есть жизнь. Там есть деревенское сало, есть душ, и нет никаких животных. И еще там есть стиральная машина. Автоматический «Индезит».